Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

ОЖИДАНИЕ

Над головой торжественна лазурь Небесная, как свод вселенной храма. Дрожит в деревьях отголосок бурь, И горностаем гор покрыта рама. Полярная не по душе мне стужа, И я гляжу на мир из­за окна. Как зеркало внизу застыла лужа, И отразится в нем сейчас жена. Я без нее корабль в ночном тумане Без лебединых крыл и без руля, И царством кажется мне Аримана Проклятая Создателем земля. Когда она появится нежданно Из полосы вечернего тумана, В душе моей засветит солнце вдруг, И спрячется в углу опять испуг. От юности до старости глубокой Она вела меня штурвалом глаз. Я рядом с ней не странник одинокий, А в мраке адском блещущий алмаз.

НА

ЗОЛОТОМ ФОНЕ

Стоят вокруг овального бассейна Громадным кругом голенькие липы, В лазури отражаясь тиховейно, И ветви тянут в небо, как полипы, Как черные подводные кораллы, Как кружева на худенькой инфанте. И краски неба изумрудно­алы, Как на заре романские аканты. Гляжу на сочетанье черных веток И сам тянусь холодными руками, Как мученик из подземельных клеток, Тянусь, чтоб побрататься с облаками. Чем хуже я холодных, зябких липок, Чтоб не врасти мне в золотое небо? В душе моей сто тысяч древних скрипок, И все они поют на дне вертепа. А сам я так безмолвен, бестелесен, И весь дрожу, как зимородка трель. И мир мне, и вселенная уж тесны, И дух мой ледянистая свирель.

ЗАКАТНЫЙ ВСКЛИК

Барочный всадник – черный силуэт Над мрачной массой городских ворот. Малиновый студеный льется свет В чудовищно раскрытый черный рот. Стекло бассейна – алый холодец, Где плавают суденышки из пробок, Оставленные в стужу наконец Детишками средь жестяных коробок. Деревья – черный в золоте коралл, А фонари чернильный эшафот: Повешенных уже палач убрал, Заутра лишь другой плотон придет. Пустынна площадь. Только я один Перехожу ее, ночная тень, Мечты и Бога жалкий паладин, Презревший суетливый, жалкий день. Как Дон­Кихот, мой черный силуэт Перерезает неба померанцы, Но Россинанта подо мною нет, Как нет оруженосца Санчо Панцы.

Из «Вертикалей» (1953 г.) 

ЗВЕЗДНАЯ ЖУТЬ

Мильярды светолет, мильярды звезд, И на пылинке звездной я, букашка, Ползу через космический погост И песнь пою меж терния, как пташка. Зачем они, как светлячки в пространстве, Всё кружатся в неизмеримой бездне? Зачем я сам на звездное убранство Гляжу с восторгом, атом бесполезный? Зачем проходят в муках поколенья Ничтожных и кровавых муравьев, Как облаков клубящиеся тени, И страждет на навозной куче Иов? И смысл какой в мучительных вопросах, Когда заведомо ответа нет? И ни к чему мой страннический посох И излученный гениями свет. Вселенная видна и из окошка, Громадность, безнадежность, рока гнет, И никакая звездная дорожка Мятежный дух к Отцу не приведет... Как пусто всё, как холодно, как жутко, Как безразличны муравьи друг другу. Чудовищная эта бездна шутка, Где место лишь смертельному испугу. Но как нам жить? Лишь стоя на коленях Перед лицом возлюбленной своей, Лишь отражая душу в песнопеньях И в глубину глядя ее очей. Бог есть Любовь для наших душ смятенных, Она преображает весь испуг, – Вся истина в слияньи уст блаженных, Магический она в безбрежном круг.

РЕКА ВРЕМЕН

Две низи уходящих фонарей, Как жемчуга в полуночном тумане. Река меж ними, разъяренный змей, Бушует, словно волны в океане. И мы глядим со страхом с парапета, Как мечется рассвирепевший зверь, Искрящийся от призрачного света, Бурлящий хоровод ночных химер. Так необузданно проходит время, Несметный ряд мучительных веков, И чувствуешь тяжелое их бремя, И не сорвать заржавленных оков. Борьба с пространством для души возможна, Но с временем напрасный это труд: Оно проходит властно, непреложно, И мы всегда одной ногой лишь тут. Не выходи на деревянный мост, Не простирай навстречу змею руки: Чешуйчатый, манящий там погост И новое хождение по мукам. Смотри, стальная скатерть чрез плотину Несет овец, деревья, вздутый труп, Несет иллюзии твои как тину, С уступа безвозвратно на уступ. Всё перемолотое поколенье Твое – в чешуях гада жуткий блик, Оно живет в зловещем отраженьи, И

грохот волн покрыл ужасный крик. Прижмемся же тесней друг к другу, Сольемся побелевшими устами, Не поддадимся времени испугу, И будем жить бесплотными мечтами. Вне времени теперь мы и пространства, Хоть волны нас почти смели в Хаос, И нет у нас надежнее убранства, Чем умиленье от горючих слез. Мы две духовные в ночи былинки, Влюбленные друг в друга навсегда, Две уносимые в Хаос пылинки, Но мы как солнце светим иногда. Жизнь мотылька одно мгновенье, Но в ней великий символ бытия, И мы сильнее жуткого теченья, Сметающего наши жития.

НА НУЛЕ

Как холодно. Наверно, на нуле. Деревья хлещут в сумраке как розги. Я исчезаю в полуночной мгле, И лишь в мозгу моем болящем блестки. Над головой сверкающие грозди Необычайно ярких зимних звезд, И на пустынном мировом погосте Я – затерявшийся случайно дрозд. Ни на земле, ни в небе нет уюта, Повсюду леденящий душу мрак, Уж залита на корабле каюта, Засыпан снегом темный буерак. Что я, что в склепе плоская мокрица, Что звезды дальние, не всё ль равно? И сказочная райская Жар­Птица Когда­нибудь покатится на дно.

БЕЗ ПОЧВЫ

Меня гнетет туманный день В последних числах января. Мир за бортом немая тень, На дне остались якоря. По дну волочится лишь цепь, Нет почвы для железных лап. Хотелось бы увидеть степь, Но сорван непогодой трап. Хотелось бы увидеть рожь, Зыбящуюся вдоль дорог, Но смертная охватит дрожь, Как вынырнет вдали острог. Хотелось бы найти в степи Хоть кости верного коня... Эх, полно, друг мой, лучше спи Еще три века и три дня!

ПОХМЕЛЬЕ

На шифоньерке Гипноз дремлет древний, Оберегая все мои стихи. Нет у меня ни дедовской деревни, Ни даже верной в Хаосе вехи. Но я богаче Нищего Барона: Бесплотных призраков мой полон скрын, И царская меж ними есть корона, И для охраны мне не нужен тын. Что песен отзвучавших в мире эхо? Ничто, как мучеников древних кровь. Теперь и боги повод лишь для смеха, И дней творения не будет вновь. Но я люблю пройтись по подземелью И поглядеть на ветхие гроба, Предаться юности моей похмелью, И пот кровавый отереть со лба.

ЦВЕТОК ПУСТЫНИ

Чтоб цвесть, родимый нужен чернозем И лабиринты бархатистых мочек, Хоть самый цвет стремится в Божий дом, Как изумрудный на ветвях листочек. Я прожил жизнь, лишенный всех корней И с вырванным на пытке языком, И слишком много было судных дней, И слишком мало веры в наш Содом. Я семя, высеянное на скалы, Взращенное слезами зорних рос, Но море бережно, как мать, лизало Скалу бесплодную, чтоб я возрос. И цвет мой был совсем необычаен, Как маков цвет с чернеющим крестом, И много я открыл в Хаосе тайн И записал в песков прибрежных том. Волна и воздух вместо чернозема Меня взрастили с воплем на чужбине, И в небе был без крылиев я дома, Хоть жил с толпою в каменной пустыне.

ЯНВАРСКОЕ СОЛНЦЕ

Как деревцо на каменистом склоне, Ушедшее корнями в щели скал, В терновой я хватаюся короне За край могилы, где к ночи упал. Зачем такая странная живучесть, Коль опорожнен уж до дна бокал, И смерть для нас логическая участь И я конца страдания алкал? Загадка разрешима очень просто: Сегодня солнечный январский день, И я живу у каменного моста, Отбрасывающего в вечность тень. И хочется мне выйти на дорогу И зашагать в пустыню напрямик, Чтоб обезглавленному верить Богу, Чей слышится из синей бездны крик. И хочется раскрыть на язвах почки И зацвести, как голубой цветок, И в чернозем вонзить поглубже мочки, И распылиться во времен поток.