Столетняя война

Перруа Эдуард

Намеченное нападение на Английский остров не состоялось. В это время Францию парализовало новое бедствие, достигшее вслед за тем Англии и Центральной Европы. То была черная чума — ужасная эпидемия, сеющая смерть и опустошение. Она появилась в последние месяцы 1347 г. в Лангедоке, привезенная, по словам современников, на одном судне из Леванта. Судя по устрашающим описаниям хронистов, эту болезнь вполне можно идентифицировать как бубонную чуму, еще недавно — эндемичное заболевание народов Дальнего Востока. Она застала Европу врасплох, неспособную бороться, и нашла здесь благоприятную для своего распространения территорию, где гигиена еще слабо развита. Она двигалась торговыми путями, как в свое время проказа, опустошала города, скученное население которых, незнакомое с гигиеной, становилось ее легкой добычей, а деревни поражало не столь сильно — во всяком случае, в некоторых регионах. Никто не знал, как ее лечить, тем более как ее остановить. Одни бежали в удаленные места с менее вредными условиями для жизни — прежде всего зажиточные люди, высшее духовенство. Другие заявляли, что это ведьмы навели порчу, а евреи отравили колодцы. В некоторых городах южного Средиземноморья и Рейнской области эти обвинения стали удобным предлогом для проведения еврейских погромов, отчего к умершим от чумы добавились новые трупы. Почти весь 1348 г. счет жертвам этого бедствия непрерывно рос. Потом эпидемия мало-помалу затухла, достигнув самых отдаленных районов, но так и не исчезла полностью. Ее периодические рецидивы в течение последующего полувека означали, что она сохранялась в латентном, скрытом состоянии, готовая поразить всякого,

кто ослабнет.

Ограничившись лишь гекатомбой 1348 г., попробуем подсчитать жертвы, уточнить масштабы смертности. Современники приводят цифры фантастические, не заслуживающие доверия, — по их словам получается, что погибло девять десятых населения. Будь это так, Европа обратилась бы в пустыню. У нас есть некоторые точные данные, но они фрагментарны, а как-либо обобщать их рискованно. Один населенный пункт в Бургундии, процветающая деревня с численностью населения в тысячу двести — тысячу пятьсот человек, за три месяца потерял более четырехсот жителей. В некоторых сельских сеньориях Центральной Франции доля необрабатываемых земель быстро дошла до 20%. Численность английского сельского духовенства сократилась приблизительно на треть, и т. д. Оценив цифры потерь в пределах от одной восьмой до одной третьей всего населения, как во Франции, так и в Англии, мы, несомненно, не выйдем за границы правдоподобного. Жизнь очень быстро восстановилась, но шла в более низком темпе, в более тесных рамках. Как всегда после великих бедствий, заключалось много браков и возникло превышение рождаемости над смертностью, однако недостаточное, чтобы восполнить потери. Последствия этой ужасной гекатомбы продолжат сказываться еще долго, особенно во Франции, где периодические рецидивы эпидемии и военные грабежи будут поддерживать численность населения на пониженном уровне. Легко понять, какой вред это причиняло сельскому хозяйству, все еще преобладавшему в стране. Из-за редкого населения значительная часть земли оставалась необработанной; невыплаты оброка наносили чувствительные удары по сеньорам — владельцам земли, как светским, так и церковным. Во избежание худшего крупные землевладельцы — этот случай был изучен применительно к церковным доменам в Англии — как правило, забрасывали плохие земли, горные владения или отдавали их под выпас овец, требующий меньше труда, а всю имеющуюся рабочую силу концентрировали в равнинных, более процветающих хозяйствах. Должно быть, то же делали и мелкие землевладельцы, в меньших масштабах. Ланды почти повсюду были землями бедными, приносящими посредственный доход, едва окупающимися, которые обрабатывали только затем, чтобы удовлетворить нужды избыточного населения. Вполне понятно, что теперь этими землями жертвовали, но этого было недостаточно для высвобождения сельскохозяйственных работников, необходимых для обработки оставшихся хозяйств. Поэтому в областях, где это возможно, происходило откровенное ужесточение крепостной зависимости или, во всяком случае, усиление барщины, гужевой и прочих повинностей для выживших держателей.

Но сами по себе сеньоры и землевладельцы были не в состоянии удержать в повиновении сократившуюся рабочую силу: поскольку цены подскочили, то и рабочие требовали очень высокой оплаты, большую, чем прежняя, самое меньшее на 50%. Поэтому хозяева обратились к властям, требуя их вмешательства. В первый раз в истории западноевропейских монархий была сделана попытка с помощью строгих законодательных мер регламентировать условия работы, но в пользу нанимателей. Самыми эффективными эти меры оказались, похоже, в Англии. Первый ордонанс, изданный в 1349 г., а потом дополненный и утвержденный в форме «статута землепашцев» (закона о рабочей силе), как только в 1351 г. удалось созвать парламент, объявил незаконной любую заработную плату выше тех, какие существовали до 1348 г., установил санкции против хозяев, которые будут предлагать более высокое жалованье, и против рабочих и ремесленников, покидающих место работы в надежде найти более высокое вознаграждение в другом месте. В результате сельский рабочий, городской ремесленник оказывался прикованным к своей работе, лишенным возможности улучшить свою судьбу. Любое нарушение этого закона должны были рассматривать специальные судебные комиссии, которые на своих выездных заседаниях, позже слившихся с выездами мировых судей, осыпали непокорных штрафами, приговаривали их к тюремному заключению, клеймению или калечению.

В конечном счете больше всех от кризиса пострадало государство: база налогообложения таяла, как снег под солнцем. А имущий класс — знать, духовенство, — получив чувствительный удар, не мог ни выполнить своих вассальных обязательств, ни обеспечить поддержание порядка. Представители этого класса допускали, чтобы их замки разрушались и делались легкой добычей захватчика, или же пытались возместить доходы, которых уже не могли получить от держателей, за счет разбоя. Преступность во Франции начала прогрессировать задолго до появления наемников с их грабежами; беспокоит она и Англию, где, правда, воинские отряды никогда не станут шайками грабителей. Обедневшее духовенство уже не справлялось со своими задачами. Его поредевшие ряды пришлось срочно восполнять, и новые священники, которых выпекали наскоро в массовом количестве, как по знаниям, так и по усердию не дотягивали до предшественников. Уменьшение доходов ударило по госпиталям, из-за чего иссякла благотворительность; высокопоставленные главы приходов начали совмещать все большее число должностей, и вообще священники все реже являлись на службу. Все духовенство оказалось в трудном положении и оттого, что фискальные требования к нему одновременно предъявляли и папа, и монарх. Ведь не случайно первые суровые меры против выплат за счет будущих доходов от бенефициев и против злоупотреблений папских налоговых служб были объявлены в Англии в 1351 и в 1353 гг., сразу же после эпидемии чумы. Основную массу податных людей всегда составляли крестьяне, ремесленники, горожане. Но что касается косвенных налогов, зависящих от экономического процветания, или налогов прямых, обычно взимаемых исходя из учтенного количества очагов, то кризис 1348 г. привел к пугающему снижению доходов от них. Если сохранить прежнее число очагов как фиктивную основу для будущей раскладки, то при взимании налогов получишь крайне неприятный недобор. Пересмотреть количество очагов, чтобы оно соответствовало нынешнему положению, — значит показать всем оскудение страны и, следовательно, государства. Сразу увидят, что три лангедокских сенешальства, первоначально оценивавшиеся в 210 000 очагов, в 1370 г. сократились до 83 000, а в 1378-м — всего до 30 000 очагов. Теперь на несколько поколений монархия, и раньше плохо снабжаемая налоговыми поступлениями из-за того, что не имела ни постоянных обеспеченных ресурсов, ни организованной фискальной системы, будет посажена на голодный паек — как во Франции, так и в Англии. Ей следовало бы признать оскудение ресурсов и умерить амбиции до уровня своих жалких средств. Но ни Валуа, ни Плантагенеты не усвоили сурового урока, который преподала им жизнь. Они продолжали строить грандиозные планы, измышлять самые дорогостоящие комбинации — союзы, вторжения, крестовые походы, завоевания... Результаты этого уже не смогут оправдать ожиданий. В итоге королям удалось лишь сделать свои страны еще немного беднее, истощить один за другим источники своих будущих доходов. Во всей франко-английской политике с 1350 по 1400 г. и даже позже ничто так не бросается в глаза, как вопиющая несоразмерность скудных средств и смелых начинаний. Она легко объясняет неимоверную длительность конфликта.

III. ПАНИЧЕСКИЕ СТРАХИ КОРОЛЯ ИОАННА

После смерти Филиппа VI в августе 1350 г. на французский трон взошел его сын Иоанн, которого потомки прозвали Добрым. Новый король пока проявил только храбрость да некомпетентность в военном деле — на посту наместника Лангедока и при осаде Эгийона. Отец осыпал его почестями, сделав последовательно герцогом Нормандским, потом графом Анжу и Мена, а затем и графом Пуатевинским, тем самым отдав ему все, что корона отобрала у бывшей империи Плантагенетов; было известно, что он отважен, проникнут идеалами рыцарства — именно эти качества принесли популярность

Филиппу, во всяком случае в начале правления. Расточительный, любящий пышность, как все Валуа, он вполне мог понравиться знати, охочей до набегов, красивых подвигов и празднеств. Бедствия, в пучину которых он слепо бросится, изменят суждения современников о его персоне. Его упрекнут за то, что он окружает себя советниками низкого происхождения, несведущими, алчными, озабоченными лишь собственным состоянием: некий Робер де Лоррис, некий Никола Брак, некий Симон де Бюси... Однако кое-кто из них был еще советником его отца, а другие станут приближенными сына. Если бы царствование оказалось счастливым, его бы поздравляли с удачным выбором. Фруассар, всегда пристрастный и стоящий на стороне Плантагенетов, объяснит его поражение изъянами характера — несомненно, имеющими место, но не объясняющими всего: Иоанн подозрителен; подвержен страшным приступам гнева, возникающим из-за самых смутных подозрений; тех, кому он не доверяет, наказывает кстати и некстати; его безрассудную ненависть утихомирить невозможно. Великодушно даруемые прощения не компенсируют суровых расправ в духе времени. Но если последние и вызывают возмущение, то лишь потому, что король неудачлив в своих делах. Втихомолку на него возведут самые странные обвинения. Благосклонность к некоторым выскочкам, особенно к коннетаблю Карлу Испанскому, будет расценена как свидетельство постыдных нравов. Потомство еще не разобралось по справедливости со всеми этими поклепами.

А беда была в том, что в трагический момент истории Франции ее корону носил не то что бездарный — это слишком сильное слово — но посредственный человек. Сознавая, конечно, какие опасности над ним нависают, но не обладая силой духа, которая дала бы возможность встретить их лицом к лицу, Иоанн прожил жизнь в постоянной панике, в атмосфере предательства, которую тоже надо принимать в расчет, объясняя зверские проявления его мстительности. Однако, несмотря на все удары судьбы, несмотря на людские потери вследствие «мора», королевство оставалось богатым и могущественным. Слёйс и Креси были поражениями без дальних последствий. Взятие Кале могло бы показаться более опасным в военном отношении; но оно не коснулось королевского домена, пострадали от него графы Булонские. В качестве десантной базы этот город имел меньше преимуществ, чем Бордо, где англичане могли сразу получать ощутимую поддержку со стороны гасконских контингентов, или чем Брест — цитадель партии Монфора. Таким образом, первые неудачи как бы не затронули «подводную часть» страны. Поэтому двор Иоанна оставался притягательным для европейских рыцарей, ищущих турниров и пирушек; здесь продолжались те же праздники, что и при Филиппе VI. На учреждение Эдуардом III праздников Круглого стола и ордена Подвязки Иоанн ответил основанием ордена Рыцарей звезды, которое стало поводом для блестящих и ослепительных празднеств в «благородном доме» в Сент-Уане, близ Парижа. Неужели кто-то сможет противостоять этому королю-рыцарю? Рыцарство — это пока единственный класс, который имеет значение и пользуется престижем. Казалось бы, он должен быть заодно с сувереном.

Но за этим блистательным фасадом крылись глубокие трещины. Социальный и экономический кризис, вызванный чумой 1348 г., имел долговременные последствия, бороться с которыми власть умела не слишком хорошо. Нужно было вновь вводить в действие законы о заработной плате и вернуть ее на уровень, соответствовавший прежнему, до чумы, помешать рабочим уходить от хозяев, заставить лентяев наниматься за низкое жалованье под страхом клеймения каленым железом. Напрасные старания: не похоже, чтобы ордонанс 1351 г., в отличие от английских статутов той же направленности, действительно начал работать. В деревне сеньоры-землевладельцы сталкивались с проблемой оттока рабочей силы, и так поредевшей, и обвиняли в своем разорении правительство. Неясно, как можно было не допустить возобновления войны, которой Иоанн, похоже, ждал со страхом. Прежде всего надо было укрепить дисциплину в армии. Ордонанс, выпущенный также в 1351 г., установил новую шкалу жалованья для баннеретов, башельеров, оруженосцев; в нем предписывалось, чтобы в «руте» [50] под знаменем одного капитана находились не менее двадцати пяти воинов, раз в два месяца проводились обязательные смотры, которые клеркам маршалов надлежало устраивать без предупреждения, и чтобы не было махинаций с численностью и вооружением рот. Но все это не дало ничего или почти ничего, потому что власти были не в состоянии обеспечить регулярную выплату жалованья, так что капитаны увольняли воинов, сокращая отряды до численности меньше уставной, и вся армия жила за счет населения. Казна была пуста, а страна, потерявшая от войны и эпидемий больше десятой части всего населения, платить не желала. На собраниях любых Штатов, что в Лангедоке, что в Париже, депутаты все время сетовали на лихоимство людей короля и отказывали власти в субсидиях, жалуясь на обеднение своих провинций или утверждая, что не уполномочены своими избирателями взимать деньги. Экономический и финансовый кризис вынуждал правительство проводить все новую «порчу» монеты, отчего менее чем за шесть лет королевская монета, и так сильно подешевевшая, обесценилась еще на 70%.

50

Рута — военный отряд (прим. ред.).

Итак, нужно было любой ценой исключить, чтобы в столь неблагоприятных обстоятельствах вспыхнула война. Следовало вести беспощадную борьбу со всеми, кто, близко или далеко, вызывает подозрения, что играет на руку противнику. Теперь, поощряемый обирающим его окружением, Иоанн неумело, очертя голову, руководствуясь только своим посредственным интеллектом, погрузился в эту безумную политику. Годы с 1350-го по 1356-й — один из самых хаотичных периодов в истории Франции того века, но притом они отличаются обилием химерических прожектов.

Эдуард III не пребывал в неведении относительно слабостей и панических страхов нового французского короля. Ему было приятно поддерживать во Франции страх перед угрозой нового десанта, постоянно откладывая его высадку. Сразу же после взятия Кале заключили перемирие, и папы вновь завели речь о мире. Эдуард не считал мир выгодным для себя, поскольку не умел использовать своих изначальных преимуществ. И он лавировал, сначала в качестве предварительного условия для начала любых переговоров требуя прощения своих бывших фламандских союзников, потом протестуя против пристрастности Святого престола, который, мол, излишне щедро ссужает деньгами французского короля; он направил войска в Гасконь. Смерть Филиппа, а после и смерть Климента VI в декабре 1352 г. дали ему новые предлоги для оттягивания переговоров. Дело взял в свои руки новый папа Иннокентий VI. Наконец весной 1353 г. противники встретились в Гине под патронатом кардинала Булонского, о котором было известно, что он имеет полную власть над душой Иоанна — король недавно женился на его племяннице — и жаждет дипломатического успеха.

Этот самый момент и выбрали Плантагенеты, чтобы посеять панику в лагере Валуа. С 1347 г. Эдуард держал в плену Карла Блуаского, французского претендента на герцогство Бретань. Война, которую упорно не прекращала Жанна де Пантьевр, приносила ей лишь такие успехи, которые нельзя было развить, — как убийство Дагуорта или знаменитый бой Тридцати, подобие великолепного турнира, в котором бились насмерть [51] , очень благодатный «материал» для хронистов рыцарских подвигов. В Лондоне от бретонского пленника сумели добиться всего: чтобы его на время отпустили, он обязывался заплатить выкуп, сделать Бретань фьефом английского короля и переженить своих детей с его детьми. Король сделал ловкий ход: он здесь подстраховался, не лишив милостей и сына Монфора, своего воспитанника. Кто бы теперь ни взял верх, Бретань оставалась в зоне влияния Эдуарда, и каждый претендент станет обращаться за помощью к нему.

51

Битва Тридцати (март 1351 г.) — эпизод войны за бретонское наследство. Французский военачальник Роберт де Бомон, комендант Жосслена и сторонник Карла Блуаского, вызвал на бой коменданта Плоермеля, германца Бранденбурга, который воевал под знаменем Монфоров. В сражении сошлось по тридцать человек с каждой стороны, и победу одержали французы (прим. ред.).