Столетняя война
Шрифт:
Но этот Париж тем не менее был не за англичан. Они были там лишними, и самые заклятые враги арманьяков из числа парижан были не слишком уверены в полезности присутствия англичан, с тех пор как люди Карла VII оказались южней Луары. Опасность была далеко.
А ведь Парижем правил Бедфорд из своего дворца Де-Турнель, в то время как Изабелла старела в одиночестве во дворце Сен-Поль, где она умрет в 1435 г. Оттесненный от власти, Филипп Добрый окончательно покинул Париж. После февраля 1424 г. его здесь больше не видели, только однажды в 1429 г. он заехал на неделю. Те парижане, которые симпатизировали бургундцам, но не англичанам, очень скоро упрекнут герцога Филиппа, что он их оставил. Когда в 1461 г. дети современников Жанны д'Арк снова увидят в Париже герцога Бургундского, участвующего в торжественном въезде Людовика XI, один мясник строго его окликнет: «Вас долго ждали!»
Впрочем, герцогом, дорогим для парижского простонародья, был Иоанн Бесстрашный, крестоносец, герой Никополя. А также демагог, отличавшийся показной щедростью. Деловые круги были ему обязаны восстановлением в 1412 г. муниципалитета, некогда упраздненного в наказание Парижу за то, что во времена майотенов он заставил монархию трепетать. Интеллектуалы из университета нашли в его лице принца, без которого «реформы» остались бы просто речами без последствий и без завтрашнего дня. Филипп Добрый был мало известен среднему парижанину. Его почти не видели. Он был сыном своего отца. И немногим более.
Можно ли сказать, что Париж находился в полном подчинении у англичан? В ратуше и в Шатле дела города вершили парижане. Парижский прево с 1422 по 1436 г. Симон Морье был сыном советника парламента и сам прежде служил дворецким у Изабеллы. Судьи по гражданским делам Жан Соваж и Жан де Лонгей, судья по уголовным делам Жан л'Арше были парижскими юристами. Купеческий прево Юг Ле Кок был советником парламента, его преемник Гильом Санген — менялой, давно обосновавшимся на Большом мосту. Филипп де Морвилье, убежденный бургундец, первый президент парламента, был адвокатом из Пикардии, приехавшим в Париж в качестве советника Шатле в 1411 г. Во всех судах, во всех органах управления, в церкви и даже в университете у власти были прежние приверженцы Иоанна Бесстрашного.
Разумеется, в Париже находились английские солдаты. Горожане их ненавидели как шумных и драчливых вояк, а не как англичан. Их часто видели в тавернах, они были выгодными клиентами проституток с улицы Глатиньи или Тиронского публичного дома, но в парижском населении они составляли ничтожную долю. В самый разгар этой оккупации, которая оккупацией не была, капитан Бастилии Джон Фастолф имел под началом всего восемь латников и семнадцать лучников. Включая раненых, англичан в Париже не было и трех сотен. Как ни обезлюдела столица, она все-таки насчитывала от пятидесяти до ста тысяч жителей.
Если англичан парижанин видел редко, то он хорошо ощущал экономические преимущества, которые принесла ему ситуация, возникшая в результате англо-бургундской победы. Основная часть сухопутной торговли Парижа приходилась на северные области — Пикардию, Артуа, Фландрию, Эно. Дорога на Аррас или Лилль больше значила для процветания столицы, чем дорога на Лион или Бордо. Этой дорогой везли сукно, вино, а также вайду — синий краситель, который на Юге называли пастелью и который был тогда в большой моде.
Зона экономических сношений Парижа достаточно известна. Счета за аренду торговых мест на ярмарке в Ланди позволяют выяснить, откуда приезжали участники этой ярмарки в конце XIV в., — из сотни городов, больших и малых, две трети которых находились к северу от Сены, Уазы и Эны. Ланди не имел торговых связей ни с Орлеаном, ни с Ле-Маном, ни с Оксером. Там были представлены все города Мааса и Шельды, но не Луары.
Другим источником парижского процветания, кроме расположения на перекрестке дорог, была река. За счет нее жили крупные купцы, фрахтователи судов для речных перевозок по всей Северной Франции, одновременно торговцы вином, зерном, солью и организаторы финансовых потоков, благодаря которым существовала вся крупная торговля. За счет реки жил также простой народ в портах и лодочники, грузчики и мерщики; она приносила состояние посредникам и присяжным купцам.
Так вот, эти речные перевозки проходили через земли Сены, Ионны, Марны и Уазы. Претерпев несколько перегрузок, вина из Орлеана и земли Бон достигали парижских портов. Сельдь из Дьеппа и Руана попадала в Центральный массив. Но крупнейшими оптовыми покупателями вина были купцы Арраса и Амьена, Абвиля и Лилля. Несмотря на две перегрузки, речной путь все еще оставался лучшим для доставки бонского вина на бюргерские столы фламандских городов. Эта дорога была длинной, но избавляла груз от толчков, из-за которых доски бочек могли разойтись.
В целом товары из земель, образовавших Буржское королевство, составляли менее пяти процентов грузооборота парижских портов, и то во времена единства и мира. Парижский горожанин не слишком оплакивал разрыв связей с Туренью, Пуату или Берри. Но он хорошо знал, что из Бургундии поступает половина бочек вина, разгружаемых в порту, что из Нормандии идут тысячи бочонков сельди и что лучшие клиенты — это в конечном счете большие города Севера. Политический выбор отныне было делать легко.
Иначе говоря, все были заинтересованы в сохранении статус-кво, даже если никто по-настоящему не желал так формулировать вопрос. Руан в руках англичан, Париж в составе Франции Генриха VI — это означало судоходство по Сене. Это было вино из Оксера и Бона, зерно из Пикардии, лес с берегов Эны, сено с берегов Нижней Сены. Свободное судоходство по Сене — это были сельдь и скумбрия из Северного моря, соль из Бретани, нормандское железо и английское олово. Английский Париж? Отнюдь: Париж, способный выжить, потому что его король — тот же самый, что царствует в Руане. Король, что царствует в Берри, — не у дел.
Итак, королевство Генриха VI не следует путать ни с партией Ланкастера, которой практически не было, ни с политическим присоединением к бургундской гегемонии. Французы приспособились к власти англичанина, но не потому что он был англичанином; они были бургундцами, но часто из соображений выгоды.
Почему же французы согласились на то, что отвергли век назад, когда Эдуарда III не допустили на французский престол, потому что он не был «уроженцем королевства»? Прежде всего потому, что это положение вещей было навязано силой: победа англичан изменила ситуацию. Далее, потому что договор в Труа не имел никакого отношения к «правам» наследников Изабеллы Французской. Генрих VI царствовал во Франции не потому, что принадлежал к роду Филиппа Красивого, даже если якобы в таком качестве носил — как и его отец до 1420 г. — двойной королевский титул, который символизировали соединенные гербы Франции и Англии — леопарды и лилии. Генрих VI обладал здесь властью по воле, выраженной Карлом VI или теми, кто говорил от имени последнего. Он был наследником Валуа, а не его соперником.
Так что объектом пересмотра стал не принцип передачи короны по женской линии, а право суверена располагать короной.
Исключительную роль здесь сыграли личностные факторы. Но это было не ново: разве Филипп VI Валуа не восторжествовал когда-то без труда, потому что был зрелым человеком и безупречным рыцарем? Конечно, Генрих VI был малолетним ребенком. Но рядом был Бедфорд — мужчина тридцати трех лет, в котором ценили гибкий ум, сдержанную энергию, мудрую осторожность. Оккупированная Франция сильно пострадала от суровости победителя Генриха V. Бедфорд был достаточно прозорлив, чтобы не доводить побежденных до отчаяния. Франция уже не была объектом завоевания Генриха V, она была коронной землей Генриха VI.