Столетняя война
Шрифт:
Итак, Англия несла тяжесть победы с трудом. Одно дело — победить при Азенкуре или Вернёе, другое — удерживать завоеванное и закончить завоевание.
Сказать, что английская оккупация была убыточной, значило бы в простых бухгалтерских терминах выразить весьма громкий провал. Если французы платили достаточно, чтобы возненавидеть новое правительство, требования которого были не меньше, чем у покойного Людовика Орлеанского, англичане начали сожалеть одновременно о своей полупобеде и о сделанных попытках ее завершить. Английская Палата шахматной доски платила жалованье членам Королевского совета в Париже, она оплачивала расходы двора регента Бедфорда, она содержала гарнизоны в Иль-де-Франсе и Нормандии. Всем англичанам из окружения Бедфорда, возвращавшимся на материк после пребывания в Лондоне, поручалось привезти денежные средства. Ломбардские банкиры в Лондоне, Руане или Париже постоянно организовывали обмен валюты для Франции. Генуэзец Жан Сак сделал на этом состояние: он выплатил английским капитанам несколько тысяч серебряных марок, которые английское казначейство возместило его компаньону в Лондоне банкиру Спиноле.
Приверженцы Генриха VI проводили время, авансируя суммы, необходимые для выполнения их миссии. Вольно или невольно люди всякого звания тем самым создавали на материке дисконт будущих доходов островного казначейства. Во многих случаях сам кардинал Бофор тратил грядущий доход английского фиска: в 1434 г. один только он выплатит во Франции 18 тысяч марок, подлежащих возмещению в течение трех лет за счет прямых налоговых поступлений.
«Стерлинги» хлынули на материк. В декабре 1430 г. для переправки денежного содержания из Винчестера в Дьепп понадобилось не менее двух кораблей — под охраной ста лучников.
Тогда же гарнизон Бастилии под командованием Джона Фастолфа состоял из восьми латников и семнадцати лучников. Томас Мор, занявший ту же должность в следующем году, располагал девятью латниками и двадцатью восемью лучниками. Менее трехсот англичан в Париже — вот что называлось английской оккупацией. Несмотря на финансовое бремя, непомерное для Англии, английское присутствие с сочувствием воспринималось некоторыми французами. Арбалетчик, который в сентябре 1429 г. честил Жанну д'Арк распутницей и развратницей, прежде чем «поразить» ее метко выпущенным болтом, был честным парижанином, а не английским наемником. В то самое время «Парижский горожанин» — несомненно, каноник из собора Богоматери — писал в своем дневнике «предатели арманьяки», когда имел в виду людей Карла VII. Под «французами» он будет понимать подданных Генриха VI.
Тем временем в Англии дела шли скорей плохо. Пока Бедфорд был занят в Париже, в Лондоне сцепились Бофор и Глостер. Кардинал силой захватил лондонский Тауэр. Дело грозило обернуться гражданской войной. Бедфорд был вынужден вернуться в Англию, и ему пришлось оставаться там с декабря 1425 г. по март 1427 г. Это почти исключило возможность начать во Франции генеральное наступление, которое бы завершило строительство ланкастерской двойной монархии. Англичанам очень повезло, что Карл VII терял время в Турени.
К югу от Луары структуры были прочными, но политическое руководство — слабым. К северу уже формирование политических и финансовых структур не успевало за слишком быстрыми темпами завоевания. В эти годы, сразу после смерти Генриха V и Карла VI, никто не решался воевать по-настоящему.
Как с одной стороны, так и с другой обыватели приспособились к ситуации. До самого появления Жанны д'Арк времена Бедфорда и буржского короля были временами умеренного процветания. Конечно, дела шли не так, как в период между 1380 и 1405 гг., когда можно было полагать, что война закончена, и люди, монета и товары циркулировали почти свободно. Тем не менее бедфордовский Париж торговал с Аррасом и Лиллем, как Тур — с Лионом, а Руан — с Лондоном. Купцы из Руана, Дьеппа, Кана, Сен-Кантена в 1424 г. записывались в Парижскую ганзу, чтобы иметь возможность перевозить товары по Сене в среднем течении. Через несколько лет уже никто записываться не будет.
Тогда нормандцев встречали на женевских ярмарках; правда, им надо было пройти путь по Фландрии и Рейнской дороге. Ярмарка в Ланди, не устраивавшаяся после смут 1418 г., вновь открыла свои прилавки близ Сен-Дени в 1426 г.; она проводилась еще в 1428 г., а возможно, и в 1429 г. Доходы торгового порта Нейи в 1425 г. отдавали на откуп за 36 ливров, в 1426 г. — за 48 ливров, в 1427 г. — за 66 ливров, в 1428 г. — за 80 ливров. Конечно, это еще очень далеко от уровня 1410 г. — 320 ливров, — но оживление очевидно. В какой-то мере процветали также суконщики Сен-Ло или производители холста из Фужера; на наших кривых за много веков этот подъем выглядит небольшим всплеском, но те, кто переживал его, могли думать, что испытания кончились.
В сельской местности самые отчаянные храбрецы сделали первые попытки восстановить хозяйство, то есть отстроить дома, заново возделать поля, воссоздать поголовье скота. Это восстановление было очень робким, не выходило за рамки отдельных хороших земель и скоро окончилось неудачей. Но после него особо болезненно был воспринят развал 1430-х годов. После тех, кто повзрослел в 1380-х, еще одно поколение утратило свои иллюзии в 1430-х. Когда гроза минует, понадобится гораздо больше времени, чтобы каждый привык к мысли: к работе можно возвращаться на самом деле, а вкладывать деньги имеет смысл.
Вот что было в регионах, где каждый день ощущалась национальная драма, даже если не все переживали ее как национальную. Мрачный облик обескровленного Лангедойля депутаты Генеральных штатов Пуатье опишут в марте 1431 г.
Здесь люди Церкви и их бенефиции разорены и уничтожены, их дома разрушены и снесены… Купцы, привыкшие бывать на ярмарках и рынках, не смеют ездить по стране, чтобы торговать и вести дела своей торговли. Земледельцы не смеют и не могут ни держать скотину для пахоты, ни выводить ее на равнину, опасаясь за свою жизнь и боясь утратить последнее, что у них осталось.
По мере удаления от долин Сены и Соммы, Луары и Вьенны обстановка несколько улучшалась. Но ненамного. Аквитания и Лангедок, так же как Овернь и Дофине, ощущали чувство небезопасности и бремя военных налогов, оставлявших мало средств желающим восстановить экономику. Ведь каждый год провинциальные или Генеральные штаты — бывало, что те и другие сразу — повышали косвенный эд и прямую талью, иначе говоря, налог, разорявший всех и пожиравший состояния, крупные и мелкие. В одном только 1425 г., в самый разгар краткого затишья, Карл VII потребовал 550 тысяч турских ливров от Лангедойля и 250 тысяч от Лангедока. Порт, находящийся в кризисе, — Ла-Рошель — должен был выплатить 14 тысяч ливров. От такой бедной аграрной местности, как Верхний Лимузен, требовали 13 тысяч. Для умеренного процветания это много.
Что касается чувства небезопасности, которое удерживало купца от того, чтобы колесить по дорогам, а крестьянина — от того, чтобы идти пахать, оно стало результатом слабости короля, политической неразберихи и нового появления солдат, оставшихся без дела. Столетняя война была не только войной между Францией и Англией.
В нее входили и чисто побочные конфликты, так же, однако, ослаблявшие страну и разорявшие казначейства. Даже когда эти конфликты не имели прямого отношения к противоборству суверенов, они были связаны с самой обширной сетью союзов или клиентел и втягивали в себя людей, участвующих также в других конфликтах. Все конфликты разрешались одинаково — при помощи сжигания деревень, обирания городов, грабежа купцов, роста налогов. Восстание племянника Григория XI относится к делам, которые не имели ничего общего с французской короной, но потрясали регион в течение жизни целого поколения.