Сторожка у Буруканских перекатов(Повесть)
Шрифт:
— Пошли вон отсюда, негодяи, иначе я перестреляю вас! — взревел Кондаков, хватаясь за правый карман дождевика. — Я вам покажу, как устраивать слежки за рыбинспекторами!
Но никто из ребят даже с места не тронулся, хотя Гоша почувствовал, что у него дрожат колени.
— Всех не перестреляете, — проговорил Владик. — Нас охраняет вся бригада.
Кондаков вдруг захохотал с деланной веселостью.
— Фу ты, да я же пошутил, ребята. Думаю, дай-ка проверю, струсят мои орлы-общественники или нет. Молодцы! Объявляю вам благодарность, завтра отмечу в приказе по
Ребята широко открытыми от недоумения глазами смотрели на перевоплощение Кондакова. А тот продолжал:
— Колчанов тоже здесь, в засаде?
— Да, он на берегу, — соврал Владик.
— Молодец! — воскликнул Кондаков. — Недаром я его натаскивал столько лет. Ну, что ж, мне пора. — Он поднял руку и посмотрел на часы. — Половина второго.
— Прошу вас немного задержаться, — как ни в чем не бывало сказал Владик. — Вы подпишете акт о расхищении всенародной собственности — наших природных богатств.
— Э-э, тут уж вы превышаете ваши полномочия, ребята, — весело возразил Кондаков. — Когда на месте задержания браконьеров находится сам главный районный инспектор рыбвода, инспекторам-общественникам делать нечего, он сам в состоянии управиться.
На шум из кустов выбрались браконьеры. Они угрюмо смотрели на невесть откуда взявшихся ребят.
— Браконьеров поймали не вы, а я, — продолжал между тем Кондаков, — и я волен поступать с ними так, как того требует закон.
Владик достал из кармана ученическую тетрадь, примостился у костра и, не обращая внимания на Кондакова, сел писать акт. Вместо Владика вступил в разговор Толпыга.
— А разве закон требует, чтобы вы брали калым с браконьеров? — спросил он мрачно.
— Калым? — изумился Кондаков. — Я вижу, ты совсем рехнулся, Толпыгин. Я изъял продукцию у браконьеров! Понятно тебе? — повысил он голос.
— Зачем же вы обманываете? — не выдержал Гоша. — Мы же все слышали и видели.
Между тем Владик написал акт. Так как браконьеры отказались назвать свои фамилии, Владик записал те имена, которыми они называли друг друга.
— Прочтите и подпишите, — сказал Владик, протягивая тетрадь Кондакову.
Тот долго читал написанное, вымученно усмехнулся, потом спокойно разорвал тетрадь пополам и бросил в огонь.
— Вот так, понятно? — спокойно резюмировал он.
Владик так же спокойно сказал:
— Ну что ж, завтра будем объясняться в райкоме партии. Пошли, ребята.
Они скрылись в лесу, не сказав на прощанье ни одного слова. Только под елью, где они остановились, Владик возбужденно прошептал;
— Скорее на моторку и в село, за милицией. Браконьеры без винтов не уйдут никуда.
Через полчаса они уже мчались на своей лодочке вниз по течению темного Бурукана, оглашая ночную тишину ровным жужжанием мотора.
29. Беспокойное утро
А тем временем на Чогоре произошло событие, которому немало подивились бы ребята из бригады, а еще больше, наверное, сам Колчанов, будь все они здесь: попутным катером сюда приехала Надя Пронина.
Сторож рыбацкого стана Савелий Никитич, в единственном числе встретивший гостью, конечно, не был особенно удивлен — мало ли кто приезжает на биологический пункт! Он сообщил, что все на Бурукане, отдал Прониной ключи от домика под утесом, помог ей донести два чемодана, а сам занялся своими делами — ремонтом бригадной конюшни. Что касается гостьи, то она вошла в колчановскую комнату, упала на раскладушку и разрыдалась. Нет, это не были слезы горечи. Это были слезы радости, облегчающие душу после стольких страданий, оставшихся позади.
Решение вернуться на Чогор зародилось у Нади Прониной еще в тот трудный день, когда она так нелепо покидала его. Окончательно созрело это решение в Хабаровске. Там и решился вопрос: подводная энтомофауна озера Чогор, как и Бурукана, — «неразрезанный том творений природы», как сказал бы Николай Николаевич Сафьянов. Поэтому потребовалось только одно слово Прониной, чтобы тотчас же в институте согласились послать на Чогор энтомолога.
Но что же главное? Колчанов или энтомофауна? Надя не отдавала себе отчета в этом. Видимо, то и другое было главным, потому что ее неотразимо тянуло на Чогор.
Никогда еще не чувствовала Надя себя такой одинокой и забытой всеми, как в те четыре дня, когда ожидала оказии в верховье Бурукана. Она была, в сущности, одна на Чогоре, потому что Савелий Никитич где-то что-то делал, куда-то уезжал и показывался на берегу только в сумерки.
Говорят, человеку иногда необходимо уединение: оно обогащает его душу. Пронина не любила уединения, побаивалась его. Но сейчас, вынужденно оказавшись в одиночестве, она тяготилась своим положением лишь первые два дня. Потом в ней как-то все притихло, и состояние величайшего покоя овладело всем ее существом.
Она жила в колчановской комнате, спала на его раскладушке, пользовалась теми же предметами, которыми постоянно пользовался он. В какой-то степени это скрашивало ее одиночество. Она перекладывала его книги, примеряла его меховую зимнюю куртку и щеголяла в ней по дому. Она попришивала к куртке все недостающие пуговицы, зашила распоровшиеся швы на рукаве и под воротником, постирала и заштопала несколько пар его носков. Как-то взяла с полки книгу И. И. Кузнецова «Кета и ее воспроизводство» и увидела на полях множество пометок, вопросительных и восклицательных знаков, целых фраз, написанных знакомым и теперь особенно дорогим ей почерком. Она не заметила, как перелистала всю книгу и заодно узнала множество любопытных сведений о дальневосточной кете.
Так, не увидев еще Колчанова, она уже встретилась с ним и жила его думами. Впервые с такой остротой она поняла смысл жизни Колчанова на Чогоре, окунувшись в мир его вещей и интересов, и этот мир показался ей вдруг до боли в сердце теплым, родным и до осязаемости близким, полным большого, высокого жизненного содержания. И тогда родилась цель, подчинившая себе всю ее волю: полюбит ли ее вновь Колчанов или нет, она останется жить здесь, на Чогоре, чтобы, подобно Колчанову, начать с этого свою настоящую научную биографию…