Сторожка у Буруканских перекатов(Повесть)
Шрифт:
— Постой, постой, это какой оброк? — с довольно неестественным любопытством спросил лейтенант милиции. Чувствовалось, что он уже хорошо знает об этом. — Это что еще за оброк, Трофим Андреевич?
Кондаков еще какое-то время сохранял самоуверенность, но уже было заметно, как где-то под спудом он уже жалко мечется в поисках выхода, пойманный с поличным.
— Наговоры, — проворчал он, отводя в сторону воровато мигающие глаза. — Никакого оброка я не брал, хотели купить меня, подсовывали…
— Неправда! — вдруг заорал, не владея собой, Гоша Драпков. — Мы все видели и слышали!..
После составления
— Теперь можешь отдать им винты.
Шурка метнул вопросительный взгляд на Леню Жигарева.
— Отдай, отдай, Шурка, — ответил тот, улыбаясь. — Теперь они никуда не уйдут.
30. «Свои или чужие?»
Ребята, внимательно наблюдавшие за Прониной на протяжении всего пути до устья Сысоевского ключа, все больше удивлялись тому, как она изменилась за это время. Войлочную шляпу с бахромой теперь заменяла простенькая синяя косынка в белый горошек. Не было густо намазанных ресниц. Держалась и разговаривала Пронина сдержанно и просто, и в этой новой Прониной порой было трудно узнать ту манерную и самовлюбленную женщину, которую ребята знали прежде.
Владик говорил ребятам:
— Видно, добре-таки жизнь проучила «научницу»! Все канареечные перья с нее обсыпались…
Что касается самой Прониной, то всю дорогу она с некоторым внутренним страхом и трепетом ожидала момента, когда моторка подойдет к Сысоевскому ключу. Особенно пугала ее встреча с Колчановым. На его расположение она не рассчитывала, хотя в глубине души, почти втайне даже от самой себя, надеялась встретить его таким же, как прежде.
Моторка пристала к берегу против зимовья. Здесь только одна тетя Гриппа — новая повариха бригады.
— На аппаратах все, — пояснил Владик Прониной и посмотрел на часы. — Скоро придут на обед.
Ребята перенесли ее вещи в зимовье и сложили их в лаборатории.
Неожиданно из леса, со стороны Сысоевского ключа, послышалась звонкая девичья песня. По голосам нетрудно было угадать Верку Лобзякову и хохотунью Лизутку Калинкину. Песня приближалась, и вскоре показалась пестрая вереница людей. Ее возглавляли девушки в прорезиненных фартуках, в кирзовых сапогах, в лихо сбитых на макушку косынках. Сердце Прониной дрогнуло — за девушками показались чуть сгорбленный Колчанов, Вальгаев, Петр Григорьевич. У нее не хватило мужества встретиться лицом к лицу со всей бригадой, и она ушла в зимовье. Уже оттуда девушка слышала, как Колчанов и Абросимов расспрашивали Владика о ночном рейде, поблагодарили их.
— Подходы кеты увеличились в три раза, — доносился до Прониной грудной бас Колчанова. — Теперь недостатка у нас не будет.
Потом они поговорили о чем-то вполголоса, видимо о ней, и Пронина с содроганием сердца услышала топот сапог в прихожей зимовья. И вот на пороге лаборатории появился Колчанов, за ним Вальгаев.
— Ну, здравствуй, Надежда, — весело пробасил Колчанов, подавая ей руку. — Какими ветрами?
— Что же это ты, Надежда Михайловна, прячешься? — здороваясь, спрашивал Вальгаев. — Или боишься, что сглазят тебя?
Они уселись против Прониной за грубым препараторским столом, накрытым белой простыней, долго
— Удивляюсь, все-таки, — говорил Вальгаев, — как это ты, Надежда, решилась на такую зимовку на Бурукане!
— Люди же живут в таких условиях, — ответила Пронина.
— Так это люди закаленные, — заметил Колчанов, — а тебе, Надя, будет трудно.
— Ничего, закалюсь и я.
— Так-то оно так, но куда же мы пока поселим тебя, Надежда? — озабоченно говорил Колчанов. — Где тебе больше нравится — в палатке с девчатами или здесь, в лаборатории?
Пронина подумала с минутку, потом сказала тихо:
— Мне все равно, Алексей Петрович. Буду жить с девчатами…
— Только учти, ночи уже прохладные.
— Я взяла с собой теплое одеяло да еще спальный мешок.
— Что же, устраивайся и привыкай, а мы пойдем подсчитывать наш сегодняшний посев.
Да, случилось самое страшное, чего опасалась Пронина: Колчанов подчеркнуто равнодушен к ней. «Процесс необратимый», — вспомнила она чьи-то слова. В тайнике ее души погасла даже та робкая, маленькая мечта, что еще теплилась до встречи с Колчановым. «Я еду искать не любви Алексея Петровича, а жизненного и научного опыта», — вспомнилось ей то, что еще так недавно говорила она себе. И все-таки обидно, боже мой, как обидно! Уронив голову на стол, она всплакнула тихонько, чтобы не слышали за перегородкой, откуда доносился разговор Колчанова, Вальгаева и Абросимова.
Но впереди еще одно испытание — встреча с бригадой. И вот за дверью слышны чьи-то быстрые шаги, осторожный стук. Пронина насухо вытерла глаза, подумала: «Верочка», — и сказала с неприятной хрипотцой в горле — от слез:
— Войдите!
Пришла Верка Лобзякова.
— Здравствуйте, Надежда Михайловна! — бойко протараторила она. — С приездом вас!
Только легкий румянец выдавал Веркино смущение.
Пронина встала из-за стола, поцеловала Верку в щеку, сказала:
— Как ты похорошела, Верочка! Как твои дела?
— Очень хорошо, Надежда Михайловна! — с энтузиазмом воскликнула Верка. — Лучше не надо! Это правда, что вы к нам насовсем, Надежда Михайловна? Ребята говорят, а мы не верим…
— До весны, Верочка, а там будет видно. Но хочется насовсем. Я так полюбила эти места…
— Как хорошо-то, Надежда Михайловна, что вы будете опять с нами!
Едва ли Верка лицемерила, когда с жаром произносила эти слова. Она в самом деле полюбила Пронину. «Фиаско», которое потерпела Пронина на Чогоре, Верка переживала чуть ли не с такой же остротой, как и «научница». Но если Пронина сама извлекла урок из своих ошибок, то Верке помог это сделать Владик. Они обе чувствовали перемены, происшедшие с ними, и это по-новому связывало их, может быть, даже крепче, чем прежде. О Прониной уже знала вся бригада — Гоша и Толпыга во всех подробностях расписали свою встречу с ней, о том, как она выглядит и держится теперь. Большинство молодых рыбоводов относилось к этим внешним переменам недоверчиво.