Сторожка у Буруканских перекатов(Повесть)
Шрифт:
— По поручению бригады, — торжественно сказала Верка, — приглашаю вас обедать.
— Спасибо, Верочка, — Пронина как-то сразу посветлела, заметно приободрилась. Лучшего способа встречи с бригадой и придумать нельзя было. — Идем, я тоже изрядно проголодалась.
Ребята уже сидели за грубо сколоченным из двух расколотых бревен подобием стола и гремели алюминиевыми мисками, когда перед ними появилась Пронина в сопровождении Верки.
— Здравствуйте, ребята! — Пронина улыбнулась, обводя медленным взглядом всех сидящих за столом.
Ребята ответили вразнобой, но громко и весело.
— Вам место вот здесь, Надежда Михайловна, — сказал Владик, показывая на импровизированную скамейку из жердей рядом с собой. — Пожалуйста,
Милые, скромные юноши, сколько такта и понимания проявили они, пока Пронина преодолевала неловкость своего положения. Они молчали, когда нужно было молчать, оживленно переговаривались между собой, отвлекаясь от Прониной, когда их внимание смущало ее, и дружно смеялись, когда этот смех поддерживал Пронину. Контакт с бригадой, который был ей так необходим в это трудное для нее время, был найден. Только гораздо позднее узнала она от Верки, что все это было сделано Владиком. В пути он внимательно присматривался к Прониной и понял, как нелегко ей сейчас. Тогда и родилось это благородное побуждение помочь ей.
А после обеда, переодевшись, Пронина вместе со всеми отправилась на «аппараты», как теперь называли в бригаде инкубаторы.
Спать она ложилась бок о бок с Веркой и Васеной в удивительно хорошем расположении духа. Она не слышала разговора, который в это время происходил между Вальгаевым и Колчановым.
— А ты не заметил, Алексей, — спрашивал Вальгаев, раздеваясь, — что твою Наденьку будто подменили?
— Конечно, заметил, — отвечал тот, листая у лампы книгу. — Но при чем тут «твоя Наденька»? Между нами все кончено.
— Ка-ак? — Вальгаев даже приподнялся на локоть на своем топчане.
— Ты же знаешь, при каких обстоятельствах она сбежала с Чогора.
— Ну?
— Вот тебе и ну! На этом «любовная лодка разбилась о быт».
— Э-э, а я-то думал…
— Ладно, спи, Матвей! Пускай конь за тебя думает, у него большая голова, как говорит наш Толпыга.
— Ну и дурак ты, — заключил Вальгаев. — От такой девушки тебе не следовало бы отказываться. Она все-таки хорошая.
— Это не по моей части, Матвей…
…В последних числах сентября закончилась закладка последнего, двенадцатого миллиона икринок в аппараты Вальгаева. На Сысоевском ключе выросло три искусственных двухступенчатых порога из бревенчатых срубов с крышами-навесами из пихтовых лап. А еще через полторы недели ниже каждой пары инкубаторов поднялись небольшие плотники — запруды из бревен, камней, галечника и глины, создавшие подпор воде; инкубаторы находились на глубине двух метров и им не угрожало промерзание. В будущем, когда мороз скует Сысоевский ключ и выпадет снег, на инкубаторах будут созданы искусственные сугробы, которые, словно шубой, прикроют лед. Это — дополнительная гарантия того, что запруды не промерзнут даже в самые лютые холода. Для наблюдения за икрой решено использовать акваланг и гидрокостюм.
В середине октября бивуак опустел. Колчанов и Вальгаев уехали в Хабаровск. Петр Григорьевич во главе бригады переселился на Чогор проводить осенний промысел рыбы. В зимовье остались лишь Владик с Шуркой Толпыгой — наблюдать за аппаратами — да Надя Пронина — следить за состоянием икры в инкубаторах. Для Прониной начиналось время, труднее которого она не знала во всей своей жизни.
31. Трое в зимовье
Во второй половине октября начало все сильнее чувствоваться дыхание близкой зимы. Короче становились дни, сумрачнее делалось в долине Бурукана. Исчезли в лесу горластые сойки и кедровки, улетели на юг веселые певчие птицы, тихо и пустынно стало в тайге. Неприветливым, свинцовым выглядел Бурукан. Если летом шум его ласкал слух приятным перезвоном воды, всегда напоминающим о возможности освежиться в прохладе или утолить жажду, то сейчас от него веяло леденящей
Для Прониной потянулись дни, похожие один на другой, — серые, однообразные, ничем не примечательные, как слинялый ситец. Утром — завтрак, поход с Толпыгой или Владиком к аппаратам, в полдень — обед, снова прогулка на Сысоевский ключ, иногда — книги, вечером — то скучные, то веселые беседы, а уже в десять или одиннадцать часов — сон.
Когда-то еще в детстве Пронина немного увлекалась «Робинзоном Крузо», читала книги о каких-то отшельниках, уединяющихся среди диких гор, о зимовщиках Севера, борющихся с долгой полярной ночью. Что она окажется в таких условиях, ей и в голову не приходило никогда. Она, разумеется, совершенно не была подготовлена к такой жизни.
Но перед нею были хорошие примеры: Владик и Толпыга. С первых же дней жизни в зимовье Владик установил себе режим, которого строжайше придерживался: в семь часов утра подъем, зарядка, потом получасовая прогулка в лес или по берегу Бурукана, завтрак, потом — до обеда — работа с Прониной на аппаратах, а после — учебники, конспекты, рисование. Вечером — иногда чтение, иногда общие беседы или аккордеон. Музыка великолепно скрашивала их жизнь, особенно в самое нудное время — вечернее.
По-иному строил свой режим Шурка Толпыга. Утром он просыпался вместе с Владиком, делал зарядку, но потом у него начинались свои дела. Время, свободное от работы на аппаратах, Толпыга проводил в тайге. Повсюду окрест он расставил капканы и плашки на колонка, куницу или белку, петли на зайца или кабаргу. В редкий день он возвращался из тайги без богатой добычи. Прихожая вся провоняла звериными шкурками, и Пронина не выдерживала здесь больше пяти минут. Этот запах, несмотря на катастрофический расход одеколона, преследовал теперь ее и в ребячьей комнате, и в лаборатории, где у нее была спальня. Зато она с удовольствием ела приготовленных Толпыгой по-охотничьи рябчика, глухаря или жаркое из нежного и душистого мяса кабарги. Боровую дичь Шурка добывал в неограниченном количестве — сколько требовалось, столько и приносил.
Но он до отвала снабжал обитателей зимовья не только мясом. Вся лаборатория, которая служила и общей столовой, была заставлена банками с ягодами дикого винограда, лимонника, клюквы, брусники, в углу громоздился ворох кедровых шишек, который не убывал, а увеличивался с каждым днем, хотя по вечерам все грызли кедровые орехи. А однажды утром, вступая на дежурство по кухне, Толпыга сказал Прониной, что вечером угостит ее настоящими сливками. Всю вторую половину дня из кухни доносилось потрескивание кедровых орехов. Потом Шурка жарил ореховые ядрышки на противне, толок их в кастрюле, превратив орехи в густую маслянистую массу. Сидя в лаборатории, Пронина с подозрением прислушивалась к этому «колдовству» на кухне. А когда Шурка принес в стакане для пробы густоватую жижицу, напоминавшую по цвету томленое в русской печи молоко, она не без опаски попробовала ее на язык, будто хотела определить, насколько ядовито это снадобье. Каково же было ее удивление, когда она почувствовала во рту знакомый и очень приятный вкус настоящих сливок! Да что там обычные сливки, эти были вкуснее! Скорее похоже на «поджаренные» сливки, которые снимают с сильно перекипяченного молока. Добавленные в чай, они делали его ароматным и очень аппетитным.
А как-то вечером Шурка, вернувшись из тайги, спросил, весело ухмыляясь:
— Надежда Михайловна, хотите медвежатины? Медвежью берлогу сегодня нашел…
— Шура, ну не порть мне, пожалуйста, аппетит, — Пронина болезненно сморщилась. — Мы уж, кажется, объяснялись с тобой на этот счет летом, помнишь?
— Помню, но тогда дело было другое, тогда вы были не такой, как сейчас…
— А какой я стала сейчас? — Пронина с любопытством посмотрела на Толпыгу. — Ты хочешь сказать — не такой щепетильной?