Стою за правду и за армию
Шрифт:
В окрестностях румынской столицы мы остановились. Так как через город, согласно конвенции, русским войскам проходить воспрещалось, то, чтобы добраться до деревушки, назначенной для нашей стоянки, мы должны были обойти предместьями Бухареста, что составляло втрое дальнейшее расстояние.
Командир полка, впрочем, разрешил офицерам ехать прямо через город, и большинство из нас воспользовалось этим позволением.
Бухарест произвел на меня очень приятное впечатление: широкие улицы, прекрасные дома, роскошные магазины, отличные извозчики (русские) и хорошие, чистые гостиницы – словом, столица Румынии смело может стать в один ряд с нашим Киевом, Одессой, Варшавой, хотя, конечно, далеко ей до Петербурга.
Так как час был адмиральский [114] , то мы
Здесь мы узнали от одного знакомого офицера, что бригада наша (полки № 21 и 26) поступила в состав Кавказской казачьей дивизии, начальником которой был назначен генерал-лейтенант Скобелев 1-й [115] , а начальником штаба – сын его, Скобелев 2-й [116] . Здесь же мне пришлось впервые увидеть своего будущего начальника – незабвенного Михаила Дмитриевича. Во время нашего обеда в зал вошел молодой свитский генерал с несколькими офицерами, между которыми были и полковники, и капитаны, и даже прапорщики. Мы поспешно все встали. Генерал любезно с нами раскланялся и просил садиться.
114
Адмиралтейский, или адмиральский, час – своего рода «обеденный перерыв». Выражение вошло в широкий обиход после того, как, начиная с 1865 г., ровно в полдень в Петербурге стали стрелять из пушки Адмиралтейства, обозначая тем самым точное время – время, когда основатель российского флота Петр Первый обычно после утренних трудов пил водку с сотрудниками своими.
115
То есть Скобелев Дмитрий Иванович (1821–1879), отец Михаила Дмитриевича (Однофамильцев в русской армии различали по «номерам»; первый давался самому старшему и далее до самого младшего.)
116
В это время М. Д. Скобелев был в чине генерал-майора.
Вошедшая со Скобелевым компания (человек десять) поместилась против нас за отдельным столиком и занялась едой. Оживленный, чисто военный разговор долетал до нас. Скобелев спокойно выслушивал мнение каждого и мягко, с улыбкой, оппонировал или развивал дальше известную мысль.
Я с любопытством рассматривал мощную, симпатичную фигуру героя Турана и завоевателя Кокандского ханства, одетого в свитскую форму, с Георгием на шее и с золотою шашкой через плечо. Я с удивлением присматривался к тому простому, товарищескому обращению, с которым Скобелев относился к своим компаньонам – совершенно молодым офицерам. Бритая голова Михаила Дмитриевича и небольшие, светло-голубые, смеющиеся глаза особенно привлекали мое внимание. И это насмешливое выражение глаз, этот добродушный юмор не сходили с его лица во все время обеда.
Меня что-то тянуло к этому сильному человеку, машинально влекло к нему… Мне вдруг захотелось познакомиться с ним, посидеть возле него, послушать его речей, взглядов, мнений. Но сделать это было, конечно, нельзя, и я только чутко прислушивался к долетавшим до меня отдельным фразам генерала и не сводил глаз с этого умного, дышащего отвагой и энергией, лица.
Расплатившись за обед, мы снова уселись на коней и крупною рысью поехали по бухарестским улицам, рассматривая по пути хорошеньких румынок, к месту стоянки полка – маленькой деревушке, верстах в трех от города. Здесь нам назначена была дневка.
На другой день я был дежурным по полку и совершенно случайно имел маленькое, но жаркое дело с неприятелем. Врагом, впрочем, оказались не турки, а семиты – прихвостни пресловутой вампирской компании «Когана и Горвица» [117] .
Я сидел за самоварчиком в своей скромной конурке, когда явился дежурный урядник и доложил, что казаки не хотят принимать сено, доставленное упомянутым товариществом.
117
«Товарищество Грегер, Горвиц и Коган», в соответствие с подписанным с ним в 1877 г. Великим князем Николаем Николаевичем соглашении, осуществляло поставки продовольствия и сена в действующую армию. Работа товарищества вызвала большие нарекания в армии, испытывавшей в ходе Русско-турецкой войны нужду и в продовольствии, и в другом снабжении.
На моей обязанности, как дежурного по полку, лежала приемка фуража от товарищества. Выйдя на площадь и осмотрев сено, я нашел его действительно никуда не годным и забраковал. Жидам же категорически объявил, чтобы они немедленно доставили хорошее сено, так как, в противном случае, оно будет куплено на счет товарищества.
Два жидка, поверенные «Когана и Горвица», размахивая руками и крича, очень развязно и нахально стали уверять меня, что сено прекрасное и лучшего быть не может, что точно такое сено у самого Великого князя принимают, что сколько уже прошло через их руки артиллерии и кавалерии – и все были очень довольны и благодарны им, что это только мы, казаки, такие требовательные и т. д. А когда все эти доводы ни к чему не привели, и я оставался при своем решении, то жиды стали даже меня стращать Коганом, который-де пожалуется Великому князю и мне достанется от Главнокомандующего за излишнее стеснение.
Меня, наконец, взбесили эти нахалы. «Ах вы, черти иродовы, – ишь, распетушились!» – крикнул я на них и отправился к командиру полка, чтобы доложить ему о забракованном сене. Полковник вполне одобрил мое решение.
Когда, вернувшись назад, я снова энергично приказал жидам немедленно привезти нам хорошее сено, один из них, с юркою, плутоватою физиономией, подошел ко мне очень близко и тихонько, но убедительно попросил принять дурное сено. «Ми вас будем благодарить!..» – многозначительно проговорил он. В то же время рука его незаметно опустилась в мой карман, и я почувствовал присутствие в нем двух полуимпериалов. Кровь бросилась мне в голову, рука машинально ухватилась за нагайку. «Ах ты, мерзавец, жидовская харя!..» – злобно крикнул я и с силой швырнул эти золотые монеты в подлую, противную морду Сруля. Вслед за этим плеть моя звучно вытянулась несколько раз по согнувшейся, костлявой, жидовской спине.
Взвизгнул испуганный иудей и со всех ног пустился наутек.
– Эй, станичники! Хорошенько его, подлеца! – крикнул я казакам.
Но жида уж и след простыл. Вскоре явился какой-то другой еврей, более приличный, отрекомендовался главным поверенным, очень вежливо извинился передо мной за поступок своего собрата и объявил, что другое, хорошее сено, будет немедленно доставлено…
На следующий день мы двинулись через Фратешти к Дунаю и заняли посты по реке ниже Журжева. 15-я Донская батарея, присоединенная к нашей бригаде, расположилась на позиции у самого берега. Никто нас не беспокоил – противника мы совсем не видели. И лишь глухие пушечные выстрелы, доносившиеся со стороны Рущука и Журжева, убеждали, что неприятель уже близко и отделен от нас только широкою полосой воды, которую предстояло нам преодолеть.
Полковой адъютант, ездивший в штаб Кавказской дивизии за приказаниями, вскоре вернулся и сообщил, что бригада наша опять выделена в самостоятельную единицу и ей приказано перейти в Александрию.
Потянулись мы опять на запад. Проходя возле Журжева, взоры всех внимательно устремились на южный берег Дуная, на котором, как раз против румынского города, красиво раскинулся со своими стройными белыми минаретами и грозными укреплениями турецкий Рущук. Но, за дальностью расстояния, город казался точно мертвый и только масса палаток, белившихся вблизи его, доказывала, что защитников крепости имеется немало.
В Александрии бригада разместилась бивуаком у самого города. Офицерство расположилось по квартирам. Здесь мы пробыли почти месяц. Отдохнули, привели в порядок поистасканные за поход вещи, подкормили лошадей, позаботились о снаряжении… Словом, отдых употребили с пользой.
Александрия – маленький, тихенький городок: две грязные, тесные гостиницы (вернее, кабачка), несколько отчаянных, развеселых домов, десятка три скверных жидовских лавчонок – вот и вся, так сказать, коммерческая часть города.