Стою за правду и за армию
Шрифт:
26 ноября назначено было днем нашего выступления. Рано утром еще полк, с полным походным вьюком, выстроился покоем [112] за станицей в ожидании напутственного молебна. Торжественно-трогательную картину представляли эти сотни удалых всадников, покидавших родные степи и дорогих, близких людей! Туманное, мрачное будущее рисовалось в это время у каждого перед глазами… «Кому-то из нас придется вернуться обратно и кому суждено остаться навеки там?» – читалось в глазах у каждого казака. Выражение у всех было сосредоточенное, серьезное.
112
То
В середину образовавшейся небольшой площадки поместился священник с причтом, атаман отдела, офицерство, станичные атаманы и прочий чиновный люд. Вокруг разместились спешенные казаки, держа в поводу коней, а позади них и между ними – жены с маленькими детьми на руках, отцы, матери, сестры, братья, знакомые. Лица у казачек были заплаканные, многие просто навзрыд рыдали. Даже малютки, видя слезы своих матерей, бессознательно поднимали плач и этим еще более усиливали и без того тяжелую картину проводов.
Покрытые сединами старые казаки, которым годы и силы не позволяли уже разделить трудов и опасностей боевой жизни со своими детьми и внуками, безмолвно стояли тут же, опустив на грудь свои серьезные морщинистые лица. Покорность судьбе и твердая, непоколебимая решимость жертвовать всем дорогим для блага родной земли и ее могучего Властелина ясно выражались на этих задумчивых, печальных лицах. Слова дьякона «Благослови, Владыка!» заставили всех временно забыться и перенестись с теплой мольбой к Всевышнему. Горячо молился православный люд – от старика до ребенка – и слезы стояли у каждого на глазах. Да в такие минуты нельзя и не молиться!.. Неверующий и тот, если и не прочтет молитву, то проникнется особенным благоговейным настроением…
После молебствия священник сказал краткое напутственное слово, благословил всех крестом и окропил святою водой. Атаман отдела поздравил с походом, простился с казаками и пожелал быть всем героями и кавалерами. Краснов приказал дежурному офицеру вести полк, а сам, со всеми нами, отправился на завтрак к атаману отдела.
После плотной закуски, хорошей выпивки, задушевных, горячих тостов, бесчисленных искренних пожеланий и поцелуев мы уселись на коней и догнали полк всего в трех верстах за станицей. Причиной такого медленного движения были провожавшие казаков, в санях и верхами, родные и родственники. Женские слезы, всхлипывания, причитанья и ответные увещания воинов долго еще слышались по пути движения полка.
Мы двигались вверх, по берегу Дона, на Калач. Здесь поэшелонно мы уселись в вагоны и по железной дороге через Царицын, Грязи, Орел, Курск и Киев добрались до Жмеринки. Отсюда обыкновенным маршем направились в Ямпольский уезд и расположились на зимние квартиры в Качковке и близлежащих деревнях, где и пробыли до апреля 1877 года.
Воинственное настроение и восторги наши оказались, таким образом, несколько преждевременными, и дипломатии угодно было помучить нас несколько, затянув свои, непонятные для нас, переговоры.
Невесела жизнь в той глуши, куда забросила нас судьба! Впрочем, «когда здоров да молод, без веселья весел!» – гласит русская пословица. И мы умудрялись разнообразить скучные зимние вечера: устраивали пикники, танцы, и барышни окрестных помещиков охотно являлись, в сопровождении своих неизбежных маменек, в наш скромный кружок повеселиться и поплясать. Командир полка, несмотря на свой солидный возраст и вполне боевое призвание, был большой любитель этих soiree [113] , усердно ухаживал за смазливенькими девицами и вообще немало оживлял танцы. Наплясавшись до упаду, мы принимались за хоровое пенье, причем барышни охотно примыкали к нашему кругу. От них-то мы выучились, между прочим, многим малороссийским
113
Вечеров (фр.).
В декабре я был произведен в первый офицерский чин, в хорунжие, и еще с большим нетерпением стал рваться в бой…
В апреле мы покинули нашу стоянку в Ямпольском уезде, переправились через Днестр и расположились в городе Сороки. В этом переходе я не участвовал с полком: совершенно экспромтом мне удалось съездить в Варшаву.
Вышло это так. Компания офицеров (все юнцы – я, Чеботарев, Платонов и др.) отправилась из Качковки в город Ямполь со специальною целью – кутнуть и спустить часть полученного жалованья. Остановились мы в какой-то невозможной, жидовской гостинице, верней – на постоялом дворе. Грязь и вонь, конечно, невообразимые – семиты без этого жить не могут. Кто-то из товарищей, за бутылкой пива, высказал мысль, что вот недурно бы съездить в баню и помыться. «Вот стоит в жидовской бане мыться!» – заметил я. «А что ж, когда другой нет, – отвечал товарищ. – Не ехать же в Варшаву, за тысячу верст, в баню!» – «Отчего ж и не поехать? Вот завтра возьму, да и отправлюсь!..» – стал я спорить. «Ну, брат, разбрехался, – сказал Чеботарев. – Ведь отпуска из действующей армии совершенно воспрещены!» – «Хочешь пари, что поеду! – предложил я, разгорячившись вином. – Дюжина шампанского!..»
Предложение мое было принято. Товарищи заранее ликовали…
Заплатив должные дани Бахусу и Венере, мы с пустыми кошельками вернулись в Качковку.
– Полковник, позвольте мне съездить в Варшаву! – обратился я к Краснову, явившись на другой день к нему на квартиру.
– Это зачем? – удивился он.
– Дело есть, господин полковник.
– Какое такое дело?
– Да вот хоть бы кос купить! – сказал я, зная, что Краснов все собирался запастись косами на всю кампанию.
– Каких кос? Бабьих, что ли?
– Нет, не бабьих, полковник, а чтобы траву косить в Румынии и Болгарии. Вы же сами говорили, что нужно…
– Во-первых, косы уже куплены, а во-вторых, отпуска, как вам небезызвестно, воспрещены.
Но я, зная доброе сердце своего командира, продолжал его упрашивать, и, действительно, Краснов согласился. Отпуска я получить не мог, и поэтому мне дали предписание отправиться в командировку для покупки кос.
В Варшаве я был в бане, очень весело провел время, и когда вернулся через неделю в полк, то застал его уже не в Качковке, а в Сороках.
В Бессарабии жилось гораздо хуже, чем в Подольской губернии: мы не встретили здесь того теплого радушия, которое находили по левую сторону Днестра. Жители держали себя очень сдержанно, даже сухо в отношении нас и, видимо, тяготились присутствием войск.
К счастью, нам недолго пришлось здесь стоять: 12 апреля мы выступили из Сорок. 17-го переправились через реку Прут у деревни Унгени и вступили в страну румын. Первый румынский город, который мы проходили, Яссы – бывшая столица Молдавии – очень хорошенький, чистенький и довольно оживленный. Кроме молдаван и вездесущих жидов, мы нашли здесь довольно много русских сектантов. Путь наш лежал далее через города Вырлад, Текучь, Фокшаны, Бузео и Бухарест. Не буду описывать этот путь, свои дорожные впечатления и проч. Русскому читателю все это, наверное, хорошо уже известно из многочисленных корреспонденций, рассказов, мемуаров…