Страх. Сборник
Шрифт:
– Так. – Соснин достал папиросы. – Судя по произносимым именам, у вас был богословский спор.
– Нет, – сказал Эвальд, – нет, вовсе нет. Он говорил о Каине.
– Ах так.
– Он цитировал Библию.
– А что конкретно?
– Осуждение Господом Каина.
– Я думаю, что пока с ним не договоримся. – Подполковник обернулся к врачу: – Сергей Степанович, как вы думаете?
– Конечно, сознание будет возвращаться к нему, но когда? Слишком уж тяжелый случай.
Когда они вышли из леса, стало немного светлей, хотя ночь была недобро-темной. Юлиусу показалось
С того дня он все чаще и чаще посылал людей «в мир», а сам лежал на нарах, ожидая их, ожидая первого жгучего глотка, после которого становилось тепло и безумно.
Но вместе с теплом приходила ненависть. Чувство это начинало в нем проявляться и жить самостоятельно. Оно принимало определенный облик, и, напиваясь, он видел свою ненависть. Она была хорошо одета, сидела в уютной гостиной, и пахло от нее дорогим табаком и одеколоном «Аткинсон».
Он ненавидел красных, из-за которых ему приходилось прятаться на болоте, и ненавидел тех, кто сейчас сидит в чистой, вымытой Швеции и ждет, когда он, Юлиус Сярг, поведет своих людей на подвиг ради торжества идеи, не ясной никому из них. Связной от Юхансена пришел поздно вечером, и они, проваливаясь в болото, обдирая лицо и руки в лесу, пошли на хутор к Пыдеру, где ждал его Юхансен.
Юлиус шел молча. Связной несколько раз пытался заговорить с ним, но замолкал, наткнувшись на презрительное молчание «лейтенанта». Младший Сярг не любил этих людей, с которыми его свела жизнь за последнее время. Не любил и презирал, как может богатый домовладелец презирать квартирных воров. От первых, пьянящих голову дней, когда он видел только борцов за свободу Эстонии, ничего не осталось. Похмелье наступило быстро. Эти люди были обыкновенными бандитами, и он стал похожим на них. Впрочем, даже это его теперь мало волновало. Его захлестнула душевная апатия. Странное чувство, впервые поселившееся в нем и овладевшее всем его существом. Иногда сквозь эту стену безразличия пробивалось прошлое, и тогда он вновь чувствовал себя лейтенантом и сыном Сярга. Тогда он пытался навести порядок, кричал на людей, проверял оружие и патроны, но все это продолжалось недолго. И снова люди уходили «в мир» за самогоном.
Лес кончался, и Юлиусу показалось, что наступило утро. Казалось, что над полем встает рассвет. Ночь была лунной и яркой.
– Теперь осторожнее, лейтенант. – Связной выругался сквозь зубы. – Плохая ночь.
– Ты, кажется, боишься? – насмешливо спросил Юлиус.
Связной повернулся к нему, долго смотрел и, не сказав ни слова в ответ, пошел вперед.
Они шли по полю. Под ногами скрипела сырая трава, с шумом взлетали испуганные птицы. Они шли туда, где в темноте светились окна хутора Пыдера!
После темноты свет на секунду ослепил Юлиуса. В комнате пахло можжевельником и еще чем-то незнакомым. За заставленным закусками столом сидел Юхансен.
– Юлиус, – тяжело поднялся он. – Наконец-то. Ты засиделся на болоте. Наверное, забыл, как стреляют, а?.. – Юхансен захохотал. – Ну, что молчишь, Сярг?
– Ты звал, я пришел, капитан. – Юлиус положил автомат на лавку.
– Да, я звал тебя, лейтенант. – Юхансен захохотал, закашлялся, подошел к столу и налил две большие стопки. – Ну, за встречу!
Он выплеснул, не выпил, а именно выплеснул самогон в глотку. Юлиус подождал немного и медленно выцедил свою рюмку.
– Ну, – Юхансен поставил рюмку, – как ты там, лейтенант Сярг?
– Я выполняю приказ.
– Какой?
– Берегу людей.
– Чей это приказ?
– Твой, капитан.
– Ах да. Приказ действительно мой. Я отдал его. Я!
Юхансен прошелся по комнате. Половицы запели под его тяжелыми шагами.
– Но теперь они нужны мне, твои люди, лейтенант Сярг. – Нужны.
– Это приказ?
– Конечно, Юлиус, конечно. Ты ведь военный. Тебе нужен приказ. Тебе нужна субординация… Дерьмо. – Юхансен ударил кулаком по столу. – Дерьмо! Все дерьмо!
Упала бутылка, со звоном покатились рюмки. Дверь в соседнюю комнату растворилась, и вошла Инга Лаур.
– Здравствуй, Юли.
Она была такая же, как пять лет назад на соревнованиях по теннису в Пирите. И смотрела на Юлиуса так же своими большими серыми глазами.
– Здравствуй, Инга. – У Юлиуса дрогнуло сердце. Совсем немного, но все-таки дрогнуло.
– Ты изменился.
– Возможно.
– Он просто не брит, детка. – Юхансен подошел, обнял Ингу за плечи. – Он не брит, поэтому выглядит мужчиной, настоящим солдатом.
И словно раздвинулись стены, и ночь ушла, и лес, и поле, и проклятое болото за ним. А вместо них увидел Юлиус нестерпимо желтый песок, серые клочья лопавшейся пены и почувствовал ветер, пахнущий свежестью. По песку бежала длинноногая Инга, ветер нес за ней золото волос, и улыбалась она ему одному, Юлиусу.
Воспоминание обожгло и погасло. Длилось всего долю секунды, но, видимо, Инга уловила что-то в глазах Юлиуса или в его дрогнувших у кобуры пальцах. Она мягко высвободила плечи и отошла в угол. Юлиус шагнул к столу, налил еще одну рюмку и вновь медленно, сквозь зубы выцедил обжигающий, нестерпимо крепкий самогон.
В комнате повисла недобрая тишина. Все трое молчали. Внезапно Юхансен вскочил, с грохотом опрокинув стул, и шагнул к комоду.
– Что это? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Юлиус поднял глаза и увидел странные вороненые полоски, лежащие на комоде.
Юхансен взял их в руки и засмеялся неожиданно звонко и радостно. Он подскочил к столу и начал составлять на пол тарелки, стаканы, бутылки.
– Что с тобой? – недоумевая, спросила Инга.
– Погоди.
Юлиус с удивлением понял, что вороненые полоски – рельсы игрушечной железной дороги. Юхансен скрепил их, и они овалом легли на столе. Потом капитан достал из коробки два паровоза, вагончик и грузовые платформы, домики станций, тоннели, будки стрелочников. Юхансен расставил все это, отошел, с удовольствием оглядывая свою работу, засмеялся.