Страна последних рыцарей
Шрифт:
Так пел старый перс под жалобные звуки своего тара {75}, а мы в это время смотрели на башню, которая, возможно, действительно стояла когда-то у самого моря. Но так как в течение столетий вода все время отступала, а башня оседала, теперь она стояла в центре оживленного города, погруженная в глубокий сон. Вот что произошло с московской царевной, на которую ты сегодня кажешься похожей».— «Какая прекрасная история!» — произнесла Нина.
А между тем было уже поздно, и я проводил ее домой. Расставаясь, я поцеловал ей руку. В глазах девушки стояли слезы, и чтобы успокоить, я ласково обнял ее, после чего тяжелые ворота захлопнулись за нею. Полный каких-то странных и смутных предчувствий, я поспешил домой. На душе у меня было то приятно, то больно, и я уже не испытывал желания идти в веселое общество друзей. Когда с улицы раздались шум и выстрелы,
Новогоднее утро принесло с собой ясную, солнечную погоду, и около полудня я взял экипаж, чтобы нанести визиты. Сначала я собирался зайти к отцу Нины и принести ему и его семье свои поздравления. На бульваре у дома стояло много людей: студенты, гимназисты, молодые офицеры, которых я знал лишь в лицо, как обычно знают друг друга в маленьких городах. Я обратил внимание, что все стояли какие-то подавленные и растерянные. Смущенно поздоровавшись со мной, они пропустили меня к хорошо знакомым воротам.
Еще ничего не подозревая, я перешагнул порог дома. И тут рука судьбы обрушила на меня тяжелое горе: Нина застрелилась ночью! Вокруг плач и причитания. Она еще не умерла, но находилась в безнадежном состоянии. Бессознательно бросившись вверх по лестнице к ее комнате, я отчаянно старался избавиться от оков этого кошмарного сна. Мне хотелось вновь проснуться для беззаботного дня, в котором предстояло лишь поздравлять друг друга с праздником. Ведь я пришел, чтобы пожелать счастья. Дверь открывается, и я вижу Нину, неподвижно лежащую на своей кровати. Реальность огромного горя охватывает меня. Она лежит без сознания, голова ее плотно забинтована. «Что же ты наделал, голубиный король?» На покрывале безжизненно лежит ее рука с черным камнем на пальце. Не понимая еще поступка Нины, я слышу послание, которое мне приносит черное кольцо, мое кольцо. События вчерашнего вечера, которые принадлежат бесконечно далекому прошлому, всплывают передо мной. А ведь еще вчера все было так хорошо! Проходит вечность, пока я, наконец, со страхом решаюсь молчащей Нине задать свои немые вопросы. И я понял, что все происходившее было жестоким воплощением той мечты, которую она уже давно вынашивала в себе. Ты своенравно домечтала ее, моя бедная и злая Нина!
Я посмотрел на нее с отчаянной нежностью и безумной преданностью. Ах, если бы она сейчас пожелала моей любви, я бы с готовностью исполнил ее волю. А она так безжалостно ушла от меня! Как отважный воин, она хотела только победы, какой бы то ни было ценой!
После того как это произошло, она, казалось, не спешила умирать. Ее отец всячески избегал встреч со мной, а здоровая сиделка осторожно передвигалась по комнате, пока я девять дней сидел у постели умирающей. Нина лежала вся белая, с полуоткрытыми глазами, безмолвная, а может быть погруженная в свои смутные фантазии. Только красоте семнадцатилетней было дозволено так невинно торжествовать над разрушительной силой смерти.
Я был сломлен этим роковым ударом настолько, что был готов вместе с Ниной уйти во мрак ночи, когда Мохама решил положить конец этим мучениям. Вечером восьмого дня он прислал за мной адъютанта, и я безвольно последовал за ним. Мохама приказал мне жить, он вырвал меня из цепких смертельных объятий Нины. И тогда меня одолел глубокий сон, более мягкая разновидность смерти. А утром нам сообщили, что ночью Нина скончалась.
Весь маленький город участвовал в этих торжественно-пышных похоронах с большим душевным состраданием, вызванным смертью такой молодой и красивой девушки. Музыка, цветы, экипажи, речи и молитвы, огромная масса людей… Шесть молодых мужчин, среди них и я, больше шатаясь, чем поддерживая, несли усыпанный цветами гроб. Это было ужасно для меня, оттого что все происходило в точности так, как об этом мечтала маленькая Нина. И как часть этой слишком дорого оплаченной мечты (а я чувствовал это именно так), оно имело свое оправдание. Что касалось моей роли во всем этом, то покойная не хотела, чтобы что-то меня миновало. Я испил свою чашу до дна, выполнив тем самым ее последнее желание.
Когда люди после окончания похорон снова вернулись к своим повседневным делам, моя жизнь обнажилась передо мной во всей своей пустоте. Даже журнал «Танг чолпан», игравший такую большую роль в моей судьбе, и тот потерял для меня свою значимость. Смерть Нины сделала мою жизнь бессмысленной и безрадостной.
Прошло некоторое время, и отец Нины пригласил всех друзей своего дома, в том числе меня и моего брата Мохаму, на поминки. Мне очень тяжело было идти
Постепенно горе ослабевало, и Нина превратилась в нежный образ на туманно-сером фоне прошлого, все более и более похожая на священную икону в старой церкви, которую я иногда посещал, чтобы найти там утешение.
Через несколько месяцев после смерти Нины большевики начали продвигаться в Дагестан. Возглавляемые революционером Махачом {76}, они завоевали страну, несмотря на сильнейшее сопротивление. Махач был уроженцем аварского селения Гимры, родины Шамиля. (Родиной Махача является аул Унцукуль.— Прим. ред.). Сын простолюдина, он обладал темпераментом прирожденного бунтаря. После учебы в Петербурге он женился на внучке Шамиля, выросшей в России.
Махач получил европейское образование. Цивилизованный человек, но в тоже время абрек по натуре, как Зелим-хан, и мятежник, как Хочбар из Гидатля, которого воспевал Галбац, он принял идею революции с рвением, как и некоторые другие кавказцы, которым казалось, что она может свергнуть господство России и открыть путь к независимости. Все это было, конечно, роковой ошибкой, которая могла привести к хаосу.
Первым же правительственным распоряжением, после того как он занял Темир-Хан-Шуру, было обвязать памятник князю Аргутинскому-Долгорукому канатами и с помощью рабочих сбросить огромную фигуру с постамента. Безвкусно выполненная статуя завоевателя Дагестана в течение нескольких дней лежала на земле перед зданием правительства с вытянутыми руками и ногами, представляя собой ужасное зрелище. Но народ радовался этому, а Махач завоевал себе симпатии, потому что именно благодаря ему был снесен памятник русскому господству.
Он стал жить в городе вместе с женой и, благодаря нашим старым связям с семьей Шамиля, я приходил иногда в его дом. Если Темир-Хан-Шура и была в его руках, то горы еще не были покорены, там закрепились националисты-патриоты. Со временем им удалось занять отдельные территории в горах и начать продвигаться вперед. А в городе, где успехи первого после неожиданного нападения еще не достаточно закрепились, жители стали отходить от Махача, и вождь националистов издал приказ поймать его.
Тогда Махач решил временно поехать к туркам. Но перед отъездом он послал за мной и попросил остаться с его женой, чтобы охранять ее во время его короткого отсутствия. Я тут же пришел, еще не зная о его действительных намерениях. Запланированная поездка к туркам не удалась, и уже на следующий день конвоиры привезли изрешеченное пулями тело Махача обратно. Весь город был взволнован, ежедневно ждали беспрепятственного вступления националистов. Мусульманское духовенство решило как можно скорее похоронить Махача, так как существовала опасность инцидентов и массовых столкновений. Все было очень быстро подготовлено, и вскоре небольшая траурная процессия вышла из его дома. Никто из соратников и сторонников не сопровождал его в последний путь, кроме нескольких родственников Шамиля, за телом шли еще пять или шесть земляков, и на улице присоединилось несколько русских рабочих. Я участвовал в похоронах из уважения к его жене, внучке Шамиля.
Кладбище находилось у проселочной дороги, ведущей в Гуниб, и наша небольшая похоронная процессия шла по ней бесшумно и быстро.
Неожиданно мы услышали музыку и вскоре поняли, что это дагестанский национальный марш. Под его бодрые, победные звуки приближался головной отряд национал-патриотов под предводительством Алтая и Мохамы. Я поспешил им навстречу, чтобы поздороваться, в то время как траурное шествие продолжало медленно двигаться сзади. «Кого вы несете хоронить?» — спросил Алтай. Я сказал, что это Махач, зная, что произнес имя его злейшего врага. «Что? Махач? — воскликнул Алтай.— Хоронят Махача, и никто больше не сопровождает его? А где же остальные?» С этими словами он приказал своим конникам спешиться. Затем Алтай и Мохама отдали последние воинские почести покойному и прочитали заупокойную молитву — «Аль-фатиха». После этого они сели на коней и направились в город, а мы двинулись к кладбищу. Благородство Алтая наполнило мое сердце гордостью.