Странники в ночи
Шрифт:
Я поехал к другу. Окна его дома мягко, уютно светились. Я постучал в окно, потом в дверь, подождал. Из комнаты доносилась музыка - наверное, стук не слышен внутри. Я толкнул дверь, оказавшуюся незапертой, и вошел.
Я застал знакомый, милый сердцу беспорядок. Друг сидел в кресле, а у его ног расположилась на ковре юная голубоглазая блондинка - его жена. Стереосистема воспроизводила тягучий блюз. На полу и на диване валялись пластинки в конвертах и без них, раскрытые музыкальные каталоги и альбомы. На журнальном столике неярко
Невидимый для обитателей дома, я стоял в полутемной прихожей. На мгновение вспыхнуло острое желание повернуться и уйти, но вместо того я шагнул из тени на свет.
Мне искренне обрадовались. После шумных приветствий я выбрал кресло подальше от лампы. Нет, я не напрасно пришел сюда. Мои друзья, два счастливых человека, действительно были мне рады на своем островке в ревущем холодном море рационалистичного города. И я почувствовал себя согретым у костра...
Мы болтали о музыке и слушали новые пластинки, которые друг достал вчера. Так продолжалось до тех пор, пока слова очередного блюза не хлестнули больно по моим обнаженным нервам. Пела негритянка, низко и хрипло. "Приходи, если тебе одиноко, приходи, если тебе грустно. Расскажи мне обо всем. Я пойму тебя, как никто другой, возьму тебя за руку, и вместе мы вернемся во вчерашний день".
Друг заметил перемену в моем лице.
– Что случилось?
– озабоченно спросил он.
Я криво улыбнулся, попросил лист бумаги, ручку, нацарапал несколько строчек, протянул ему.
Вот что я написал.
"Я внезапно открыл, что Земля - это шар,
И что все возвратится на круги своя,
И что будь то случайность, проклятие, дар
Каждый день оборот совершает Земля.
А на круглом столе светит круглый бокал,
Здесь ещё не сегодня, но уже не вчера.
Я от жесткости круга безмерно устал,
Я устал уставать, дожидаясь утра.
А ведь плоской считалась когда-то Земля,
Жаль, что те времена безвозвратно прошли...
Лишь тогда круг не сковывал путь корабля,
Были счастливы люди в мире плоской Земли."
Друг долго смотрел на листок, потом передал его жене. Она прочла, взглянула на меня с любопытством.
– Пойду, - сказал я и встал.
– Уже?
– удивился друг.
– Да, пора. Оболочка капсулы до предела истончилась.
– Какой капсулы?
Я наклонился к нему.
– Видишь ли, полностью откровенным я не могу быть даже с тобой. Самое большее, написать туманные стихи...
Я пожал ему руку, поцеловал в щеку его жену и направился к двери. В прихожей я обернулся. Волна зависти захлестывала меня. Нет, я завидовал не любви, не гармонии, не уюту. Я завидовал их откровенности.
На темной улице я обернулся снова, прощаясь со счастливым домом. Вот и все. Пора возвращаться к себе, возвращаться в одинокую комнату на ветру.
О мотоцикле я и не
Было холодно, дул пронизывающий ветер. Я поднял воротник и брел по улице, сгорбившись. Редкие машины проносились мимо, обливали меня золотом фар. Должно быть, водителям я казался фигурой без лица.
Я не избегал ни центральных улиц, ни кромешного мрака переулков - мне было все равно. Отчаяние, ужас, смятение - все прошло, все теперь позади. Остался лишь великий покой. И я благодарил сам не знаю кого за этот покой, за то, что он есть у меня.
Ветер усиливался. Я растворялся в ночи, сливался с тьмой, терял ощущение реальности, терял свое живое тело, будто нет и никогда не было меня, а есть шум ветра и молчание огромного мира. Капсула распалась, и яд разливался в мозгу, как долгожданный бальзам успокоения. Это не равнодушие, не безразличие ко всему на свете. Это просто единение - я без остатка растворился во Вселенной.
Навсегда в прошлом золотое, черное и серое, нет больше никаких красок, а только бесцветное ничто - не зловещее, не пугающее, спокойное.
Много часов спустя я вышел на последний отрезок лесной дороги, ведущей к дому на ветру. Да, я шел к своему одинокому дому, возвращался туда, куда нет возврата. Что это - бессмысленная попытка превозмочь действие яда, воспротивиться покою, повернуть Время? Снова возродилась в сердце смутная тревога, и она нарастала тем сильнее, чем ближе я подходил к дому. Разгоралась небесное зарево, но ведь ещё рано для рассвета...
Когда лес кончился, с вершины невысокого холма я увидел то, что прогнало тревогу прочь.
Дом на ветру пылал. Языки пламени исторгали в черное небо снопы искр, огонь выл, как раненый зверь. Дом полыхал, как поленница сухих дров, как подожженный мальчишками спичечный коробок. Судьба снова оказалась на моей стороне. Ей было угодно поставить точку.
Долго я смотрел на ревущее пламя, пожирающее мой дом. Все-таки, все-таки последние минуты, вопреки всему, будут счастливыми.
Я улыбался. С этой улыбкой, когда горечь яда заполнила все мое существо, я вошел в пламенеющий дом на ветру."
3
МАЙ 1990 ГОДА
Андрей Карелин перешагнул порог редакторского кабинета с внутренним трепетом. Еще бы, первая встреча с человеком, способным серьезно повлиять на его писательскую будущность! До того были рассказы, пьесы, их читали какие-то люди, высказывали какие-то мнения... Пара маленьких рассказиков, написанных под Гоффредо Паризе, появилась в студенческой многотиражке - и только. Теперь же Андрея пригласил главный редактор альманаха фантастики, детективов и приключений "Зеркало воображения" Виталий Борисович Свиридов пригласил для обсуждения пятисотстраничного романа "Неоновые Псы", рукопись которого Андрей отправил в местное издательство "Гамма" полмесяца назад.