Странные существа (сборник)
Шрифт:
Поскольку большая часть его рабсилы была гастарбайтерами, Леонид не обратил на этот факт особого внимания, и предположил, что засранцы безбожно филонят. Но когда на участке начали рубить сосны, дело предстало более серьёзным. Сосны просто не рубились. То есть, они вполне поддавались бензопиле, умирали, распространяя вокруг смолистый дух, и ухали на землю. Но стоило лесорубам чуть отвернуться, как только что поваленная сосна спокойно высилась над ними, и никаких опилок вокруг в заводе не было. Причём никто не мог засечь момент, когда срубленное дерево вставало на своё место. Просто вот оно лежит, а вот уже опять стоит. Это была какая-то чертовщина, но Леонид в мистику не верил. Он верил, что бабло побеждает зло, любил свободный рынок и уважал собственную соображалку. Гипотез он мог измыслить сколько угодно – от происков федералов, применивших психотронное оружие, до поголовного заговора рабочих, подкупленных
Доклад о результатах проверки не порадовал. Там действительно творилось нечто. Рощу пытались уничтожить ещё в тридцатых, когда возводились новые районы развивающегося промышленного города. Возможно, пытались и раньше, ещё при царе, но сведения об этом не сохранились. Однако проклятая роща не поддавалась ни топорам, ни бензопилам, ни даже тротилу. Просто стояла себе, презрительно посматривая на копошащихся под ней букашек. Никто не знал, что находится в её центре, ибо никто не доходил до него. Впрочем, периодически тут исчезали люди. Среди местных жителей о роще говорить было не принято. Столкнувшись с необъяснимым, власти, как всегда, засекретили всю ситуацию и постарались о ней забыть. Пока не настало время уплотнительной застройки и на пятно не начались покушения. Откаты были слишком соблазнительной перспективой, и соответствующие чиновники принялись выдавать разрешения. Возможно, они надеялись, что бизнес-напор действительно посрамит нечистую силу. Однако никому ещё это не удалось. При этом все пострадавшие молчали, как партизаны: никому не хотелось прослыть лохом, а с другой стороны они с удовольствием наблюдали, как коллеги вступают в ту же самую кучу дерьма.
«Это было слишком хорошо», – подумал Леонид, раздражённо бросая телефон на хромовую подложку дубового стола. Но сдаваться он не собирался: пока не проверит всю эту хрень лично и не убедится в невозможности продолжать работы, роща оставалась его бизнесом. Он перезвонил начальнику охраны и велел быть утром у рощи с парой вооружённых бойцов. На этот раз бизнесмен облачился в спортивный костюм и кроссовки, Глок-17 в наплечной кобуре придавал уверенности.
Как и в прошлый раз, роща встретила сильным хвойным духом и таинственным потрескиванием стволов. Леонид невольно приостановился, но раздражённо отбросил слабость и решительно шагнул под тёмные своды. Охранники следовали за ним осторожно – все были наслышаны о творящихся тут чудесах. Но пока ничего страшного не происходило – лес как лес. Только удивительно, даже как-то пугающе тихо. Леонид дошёл до брусничника и зашагал дальше, перепрыгивая через поваленные деревья. Он стиснул зубы и не обращал внимания на окружающее. Он дойдёт, точно дойдёт, нет силы, которая могла бы его остановить…
И он дошёл, и остановился как вкопанный, увидев перед собой невероятную для города картину. Ручеёк спускался в маленькую падь и тёк по ней дальше. А на берегу его стоял, словно так и надо, самый настоящий чум, старый, продымлённый и продублённый ветрами. Леонид видел такие только в кино и в местном музее, куда ходил школьником. Перед чумом горел костерок.
Леонид оглянулся в поисках охраны, но её почему-то нигде не было. Бизнесмен пожал плечами и, вынув пистолет, подошёл к чуму. Внутри его кто-то завозился.
Роща встретила Изю таинственным скрипом стволов и журчанием маленького ручейка, текущего вглубь её. Всё ещё посвистывая, революционер направился вдоль русла. В конечном итоге, афцелохес але соним, [17] гешефт намечался неплохой. Конечно, мосер сидел в комитете – только там знали, куда они должны были доставить добычу. С другой стороны, там не знали не только план налёта, но и на что именно он будет совершён. Поэтому жандармы ждали на хуторе, а не сидели десятками в каждом вагоне поезда. И что может с этого обломиться ему, Исааку Соломоновичу Гонтмахеру? Да пятьдесят же тысяч! Первоначальный план состоял в том, что Хруст вскрывает ящик, каждый берёт оттуда равную долю, кладёт в заплечный мешок, и все по отдельности, под видом бродяг и крестьян, пробираются в губернский город. А там уже партийный комитет распределяет добычу, большая часть которой пойдёт на печать прокламаций и содержание товарищей за границей. Что-то, конечно, должно было остаться местному комитету и совсем немного – непосредственным участникам экса. Только Хруст, для которого революция горништ [18] , сразу потребовал десять тысяч, и ни копейкой меньше. И правильно он, Изя, этого гоя пристрелил. Но теперь Изя был свободен от обязательств перед партией. Скорее всего, товарищи считали его мёртвым, а деньги пропавшими. Таки пусть оно так и будет! Он отсидится здесь, пока жандармы не прекратят поиски, потом откроет ящик, сложит все деньги в мешок, но пойдёт уже не в город, а до ближайшей станции, где сядет в поезд и станет удаляться всё дальше и дальше от проклятой Сибири, приобретая по дороге вид приличного господина, а не грязного варнака. Потом, скорее всего – за границу. На первое время денег хватит, а том можно или найти хороший гешефт, или объявиться перед товарищами по борьбе, наговорить им сорок бочек арестантов о героической гибели группы и пропаже денег, и продолжить дело революции.
17
Афцелохес але соним – назло врагам (идиш)
18
Горништ – ничто (идиш)
Под такие здравые мысли он зашёл в самую середину рощи, спустился в маленькую падь, куда уходил ручей, и остановился, увидев, что он здесь не один. Костерок горел перед старым грязным чумом, над языками пламени склонился древний лохматый старик, опирающийся на то, что Изя сперва принял за длинную палку. Всё ясно – то ли качинцы, то ли остяки, местная татарва, короче. Эти неопасные, да и один тут этот дед, похоже.
– Здорово, отец! – поприветствовал его Изя, подходя и без церемоний садясь напротив.
Старик поднял голову, и Изя увидел, что никакой это не татарин – русский, старый-престарый, весь иссечённый глубокими морщинами, зияющий дырами рваных ноздрей, с дикой седой бородой, в которой застряли хвоинки.
– Ну вот, пришёл, наконец, – медленно сказал дед.
Голос его скрипел, как колодезный ворот, а в белёсых глазах стояла такая тоска, что Изе стало страшно.
– Ты меня знаешь что ли? – задал Изя, сам не зная зачем, нелепый вопрос.
Бояться нечего, перед ним был всего лишь очень старый гой, хоть и с копьём – теперь Изя разглядел, что это не посох.
– Ты тот, который пришёл, чтобы здесь остаться, – глухо ответил старик.
Дед был явным мишуге [19] . Изе захотелось скорее пристрелить его, но он всё ещё рассчитывал использовать старика, чтобы тот помог дотащить в рощу денежный ящик. Он только незаметно взялся за рукоять кольта за пазухой.
– И зачем мне тут оставаться? – спросил он, чтобы не молчать.
– Потому что вышло моё время, – ответил дед. – Не сторож я отныне рощи Эрлик-хана.
– И кто же такой этот хан?
19
Мишуге – безумец (идиш).
Странно – ужас всё больше охватывал Изю, хотя он чувствовал себя полностью защищённым.
– Да ты знаешь его, он ведь всё время с нами рядом, – дед вдруг гаденько захихикал. – Куда мы – там и он.
– Прекрати нести наришкайт [20] ! – неожиданно визгливо крикнул Изя, но дед не обратил на это внимания.
– Я тоже про него не знал ничего, пока с рудника не убёг.
«Варнак, – подумал Изя. – давно тут скрывается, совсем ум потерял»
– А за что тебя в Сибирь? – спросил он.
20
Наришкайт – глупость (идиш)
– А за то, что Емельку Пугачёва государем Петром Фёдоровичем признал, да дела лихие под рукой его творил.
Глаза деда блеснули из-под кустистых бровей.
«Совсем сумасшедший», – окончательно удостоверился Изя, когда старец объявил себя участником бунта позапрошлого века.
– И что с этого? – не очень изящно попытался уйти он от темы.
– Да ничего. Махал кайлом на руднике, потом бежал, набрёл на деревню кыргызскую, приютили меня. Да только погоня по следу шла. Прятаться негде – топь кругом. Заприметил я посередине болота остров с рощей сосновой, да и туда спрятаться намерился. Кыргызцы меня стали пужать: мол, священная та роща, а хозяин ей – подземный Эрлик-хан, царь упырей. И живёт там безвылазно страж копейный. Войти в рощу нельзя – по кругу пройдёшь, да с другой стороны выйдешь. Но когда раз в год приходит Эрлику охота кровушки попить, пускает он человека туда, а страж его в жертву приносит. А когда проходит сто лет и состарится страж, находит Эрлик подходящего человечка и посылает его в рощу, чтобы убил он старого стража и стал ему сменщиком. А пока в роще той страж сидит, никто ни единого дерева срубить там не сможет, и будет Эрлик-хан сущим не только под землёй, но и в мире.