Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Собравшиеся кияне густой вереницей провожают прибывших. В Печерьском братьям отводят один из княжеских домов, где для них приготовлена снедь и постели, и оставляют их попечению двух или трех слуг – греков, некогда захваченных в плен.
И Кукше и Шульге нравится, что кияне приветливо встречали вероучителей. Однако оба недоумевают, почему среди встречавших не было Вады. Ее отношение к христианским жрецам известно, но ведь не одни только вероучители приплыли сегодня в Киев…
Глава двадцать четвертая
ВЕЧЕ
Кукша и Шульга успели соскучиться по Ваде, однако ни вечером в день прибытия, ни на другое утро Вада ни разу не попалась им на глаза. Но сегодня предстоит вече, это отвлекает юных дружинников от мыслей о девушке, и тревога еще не закрадывается в их сердца. Единственное, что привлекает их внимание и о чем они успевают перемолвиться, – это изменившийся облик Оскольда.
– Тебе не кажется, – спрашивает Шульга, – что князь Оскольд словно постарел за время нашего похода?
– Кажется, – отвечает Кукша.
– А ведь мы недолго и плавали…
На этом разговор и заканчивается.
Князья велят с раннего утра бить в вечевое било, а также рассылают по всему Киеву вестников-глашатаев созывать народ на вече – широко раскинулся Киев на холмах, где-то могут и не услышать призывного медного голоса. Со всех концов Киева по оврагам и холмам тянутся люди, луг возле Печерьска мало-помалу заполняется народом.
На лугу, по обычаю, разожжен огонь, который должен сжигать нечистые помыслы, в нынешнем случае – лукавые помыслы заморских пришельцев. Люди заполняют луг полукругом, так чтобы костер был в середине.
По другую сторону появляются старейшие бояре, священник Константин Философ и чернец Мефодий. В руках у священника Константина Евангелие – большая, тяжелая книга, слишком тяжелая для его бледных тонких рук. Чернец Мефодий держит какой-то свиток.
Кияне с любопытством рассматривают приезжих. Бывалые мужи видели в дальних походах и чернецов, и священников, даже самим доводилось убивать их… Привязывали к столбу и расстреливали, состязаясь в меткости. И вот… Кто бы мог подумать, что все так переменится!.. Не чудеса ли?
Кукша с тревогой наблюдает за ними. Он помнит, на что способны эти люди. Но не только опасение за жизнь Константина и Мефодия владеет им – одновременно он всеми силами души желает братьям победы в их деле, подобно тому, как зрители на царьградском ипподроме желают победы своему вознице.
Взглянув на Шульгу, Кукша понимает, что его друг тоже волнуется за Солуньских братьев. А ведь он закоренелый язычник! Значит, и у него в душе тоже, как на ипподроме… По виду остальных трудно что-нибудь сказать. Стоящий рядом со священником Константином могучий старший брат, может быть, чуть более хмур, чем обычно. Священник же Константин светел ликом, как всегда.
Отроки приносят почетное княжеское сиденье, которое кияне называют «стол», и ставят неподалеку от огня, но князья Оскольд и Дир остаются стоять ради присутствия духовных лиц. Наконец по знаку князя Оскольда глашатай объявляет начало веча.
– Вы, верно, помните, – говорит князь Дир собравшимся, – как приходили к нам с Хвалынского моря сарацины, люди Мухаммедовой веры… Еще сказывали: мудрый, мол, народ живет в Киеве, а закона не ведает… Веруйте, мол, в наш закон и поклонитесь Мухаммеду-пророку.
– Какова ваша вера? – спросили мы.
Они же отвечали:
– Веруем мы Аллаху, а Мухаммед, Пророк его, учит нас совершать обрезание крайней плоти, не есть свинины, не пить вина. По смерти же поставит Аллах перед каждым по семьдесят прекрасных жен, и изберет себе умерший одну из них, и вложит Аллах в нее красоту всех семидесяти, и будет умершему жена. Кто богат здесь, в этой жизни, будет богат и там, кто беден здесь, будет беден и там.
Рассудили мы: красавица жена на том свете, конечно, не худо, но вина не пить и свинины не есть – это нам не подходит. Да и несправедлив закон их веры: кто беден здесь, и на том свете обречен быть бедным.
После них являлись немцы Римской веры, много и красно говорили – на нашем языке говорили, конечно, а то бы мы их и не поняли… Но с Богом они говорят на римском языке, называемом «латынь», и поведали, что Бог признает только три языка – латынь, греческий и еврейский. И это нам не подошло – кто же у нас разумеет те языки?
Приходили из Жидовского города.
– А у вас каков закон? – спросили мы.
– Наш закон, – отвечали они, – таков: обрезаться, не есть свинины и зайчатины, блюсти субботу, как заповедал Господь.
– А где земля ваша?
– В Иерусалиме, – отвечают.
– Почто же вы не там?
– Разгневался Господь на отцов наших и расточил нас, за грехи наши, по чужим странам.
Тогда отвечали мы им:
– Если бы Бог любил вас и закон ваш, не расточил бы Он вас по чужим землям. Не того ли и нам желаете?
Мы тоже в прошлом году испытали на себе гнев и могущество Бога – Бога греков – и поняли, что это знак нам… А когда привели нас в царьградский храм и началась там служба их Богу, мы не знали, где мы, – на земле или на небе. И поняли, что истинно велик Бог греков! А теперь послушайте человека греческой веры.
Вперед выступил священник Константин Философ с Евангелием в руках. Оно на словеньском языке, понятном для всех собравшихся, братья Константин и Мефодий шесть лет тому назад перевели его с греческого. Они жили тогда в монастыре на Олимпе и там же создали словеньскую азбуку.
Константин начинает издалека, он рассказывает о том, как Господь за шесть дней сотворил мир – сперва небо и землю, а потом, по очереди, все остальное. Кукшу не покидает страх, как бы Константину не помешал кашель, он с тревогой следит за ним и в то же время с опаской поглядывают на киян, все ли они понимают.