Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
Уолсингем вошел в апартаменты и осторожно двинулся вперед, стараясь не производить шума, потому что королева сидела за спинетом. Она вновь играла ту незатейливую, берущую за душу мелодию, сочиненную когда-то ее отцом, Генрихом VIII, которую он с такой охотой исполнял на лютне и напевал:
Что может быть лучше славной компании, Она до смерти будет со мной. Если даже тебя обидели, Да будет мир в твоей душе. Не обижайся попусту, Господь благословит тебя. Прошлое неизбывно, И мое сердце поет и ликует В радужных воспоминаниях. Кто поведет меня вперед?Уолсингем подошел поближе и благоговейно замер. Он любил голос королевы, которая в этот день пела вместе с Кейт Эшли, своей старой гувернанткой, и несколькими фрейлинами, облаченными в белые платья. Как всегда, сэр Фрэнсис залюбовался руками Елизаветы, ее длинными, узкими, лилейно-белыми кистями. Сегодня на пальчиках ее величества поблескивали не менее восьми колец.
«Жаль, что она редко обнажает руки, — подумал он, — ей бы не следовало так часто надевать перчатки. Платье опять подобрано безупречно: зеленое с белым — цвета Тюдоров. Да и какие тона лучше гармонировали бы с ее огненными волосами! А вот эту белую сетку для волос, затканную золотом, я, кажется, вижу впервые. Быть может, подарок Роберта Дадли, графа Лайчестера, завоевавшего ее сердце?»
— Что это вы так пристально разглядываете меня, сэр Фрэнсис? — Елизавета закончила игру и с мягкой улыбкой посмотрела на него.
Уолсингем спохватился, сосредоточился и сделал строгое, деловитое лицо:
— Простите, ваше величество, просто вы чудесно выглядите.
Улыбка Елизаветы стала чуть шире, но ненамного, ибо за последнее время она потеряла несколько зубов, о чем Уолсингем был осведомлен.
— Вы это говорите мне каждый день, не правда ли, Кейт?
Старая гувернантка молча кивнула.
— Что у вас, сэр Фрэнсис?
— Мне надо обсудить с вами кое-какие дела, ваше величество. Простите, что я врываюсь без доклада.
— Да уж я привыкла к этому. Уильям Сесил ведет себя точно так же.
— Да, ваше величество. — Уолсингем был, разумеется, в курсе, что его повелительница позволяет себе и с другими государственными мужами стиль общения, который при ее королевском статусе скорее можно было бы назвать непринужденным. — Я хотел показать вам некоторые подготовленные мною документы, а кроме того, одну книгу, которая, несомненно, достойна вашего внимания.
— Книгу?
— Да, ваше величество, произведение в некотором роде весьма актуальное, если правильно его прочитать.
— Хорошо. — Елизавета встала и проследовала к изящному письменному столику. — Кейт, будь добра, передай камеристке, чтобы она подготовила мне на вечер малиновое платье с жемчужной отделкой. И возьми с собой девушек.
Когда все вышли, Елизавета с доверительной улыбкой произнесла:
— Вы заинтриговали меня, Фрэнсис.
Уолсингема охватило теплое чувство, как всякий раз, когда королева обращалась к нему по имени. К сожалению, она это делала лишь тогда, когда они оставались наедине.
— Ваше величество, я хотел бы попросить вас заглянуть в эти документы. Вы сами убедитесь, что средства, которыми располагает тайная служба, уже сейчас, к середине года, почти исчерпаны. И это притом, что я частично пополнял их из собственного кошелька.
Елизавета пробежала глазами бумаги:
— И теперь вы ожидаете того же от меня. Я должна профинансировать ваш шпионский аппарат из своей личной шкатулки.
Уолсингем тактично промолчал, но было ясно, что именно этого он и добивался.
— Присядьте, Фрэнсис. — Королева нахмурила лоб. — Ваша тайная служба — бездонная бочка.
— Зато очень полезная, если не сказать незаменимая. Вспомните, сколько необходимой информации разузнали для вас мои люди.
— Вы хотите сказать, для Англии.
С языка Уолсингема едва не сорвалось: «Вы и есть Англия, ваше величество!» Но он подавил в себе это желание. Елизавета тонко чувствовала грубую лесть.
— Знаю, Фрэнсис, знаю. Давайте обсудим все спокойно. Ради Англии вы заставляете людей шпионить, подкупать, обманывать, иногда даже пытать. Детали меня не интересуют. Если бы только ваш аппарат не стоил таких немыслимых денег!
Уолсингем все еще хранил молчание. Он мог бы возразить, что одно лишь ежегодное празднование восхождения на трон королевы пожирало суммы, во много раз превосходящие его затраты, но такое замечание было бы неуместным. Если ему не изменяет память, в прошлый раз были съедены около пятисот быков, три тысячи овец, пятьсот ягнят, двести свиней и пятнадцать тысяч кур, не говоря уже о дичи. А потом еще рождественские праздники, и надо было накормить двор, состоявший не менее чем из полутора тысяч голодных глоток… Да, те торжества были настоящим расточительством, противоречащим обычной экономности Елизаветы. Шутка ли дело, экзотический напиток какао, который жаловали в некоторых лондонских домах, был для ее величества слишком дорогим удовольствием. Она отдавала предпочтение пиву, сдобренному специями, и маринованной селедке, причем с самого утра. Но сэр Фрэнсис за это и любил свою повелительницу.
— Я поддержу ваш шпионский аппарат, скажем, восьмьюстами фунтами. Больше я вам сейчас дать не могу.
У Уолсингема отлегло от сердца:
— Благодарю вас, ваше величество!
— Надеюсь, Сесил не оторвет мне за это голову. В последнее время он мне все уши прожужжал о том, что мы должны увеличить наш флот и на это надо бросить все до последнего пенни. Война с Испанией неизбежна. Вы тоже так считаете, Фрэнсис?
Прежде чем ответить, Уолсингем тщательно взвесил каждое слово:
— Поскольку ваше величество не желает вступать в брак с герцогом Алансонским, тем самым исключая альянс с Францией, то у Англии по-прежнему нет союзников. Тем паче что вы отказываете и Филиппу Испанскому, что я, позвольте добавить, исключительно приветствую.
Елизавета засмеялась, забыв на миг об отсутствующих зубах.
— Все же вы протестант до мозга костей! Филипп Испанский желает жениться на мне только из политических соображений. Как будто его империя и так недостаточно велика! И, конечно, он не успокоится, пока Англия вновь не станет католической. Кроме того, я его терпеть не могу. Глаза у него холодные, бесчувственные. Мрачный, скрытный, рассудочный и к тому же мстительный человек. Но самая ужасная его черта — это рьяная, фанатическая набожность, которую он хочет насадить по всему миру. Нет, Филипп — последний из претендентов, за кого я вышла бы замуж. К тому же мой народ так же недолюбливает его, как и я.