Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
— Не надо говорить сопляку об этих смертях, а то он закусит удила, и мы ничего от него не добьемся. Мы только похитили его одного — и все.
Паша внимательно выслушал, затем досадливо отстранил князя рукой.
— Сам знаю! Не вчера родился!
Вновь стараясь развеять тучи, которые опять начинали сгущаться, Алигоко хлопнул в ладоши и приказал:
— Несите наконец мясо! Уже, наверное, изжарилось.
Лицо крымца немного посветлело, когда Джабой перехватил у одного из уорков и с поклоном подал паше ореховую рогульку с нанизанным на нее целым бараньим боком. Ребра были красиво подрумянены на углях, а мясо, кажется, еще оставалось жестким: Алигот не без
— Все у вас тут по-холопски, — ворчал он с набитым ртом. — И мясо тоже. Никогда я еще не попадал в столь неподобающее моему званию положение. — Он отхватил кусок побольше, с усилием его прожевал и проглотил. На низком алиготовском лбу выступила испарина, подбородок залоснился от горячего жира.
— Наш властелин, клянусь, как настоящий батыр кушает! — восторженно заявил Келеметов и сглотнул слюну. — И правильно. Таулу [74] недаром говорят: «То, что горячее, то уже не сырое…»
74
горцы, в данном случае — балкарцы
Джабой хотел сказать что-то еще, но осекся под негодующим взглядом паши, который не сумел оценить по достоинству шутливое изречение горцев.
Утолив первый голод, Алигот-паша милостиво соизволил позаботиться и о своих гостеприимных хозяевах:
— А вы тоже, это самое… садитесь и ешьте. Что там будет еще? Вареное? А вот эта… печенка, которую внутренним жиром обволакивают и так жарят. Как вы ее называете?
— Жалбаур! — радостно крикнул таубий. — Сейчас будет сделано!
Шогенуков еще раз наклонился к волосатому уху Алигота-паши и, кивнув головой в сторону пленника, проговорил вполголоса:
— А с этим что делать? Может, не стоит сразу решать его участь, а взять с собой? До моря путь неблизкий, стоянок у нас будет много и…
— И по пути он будет спасать нас от дорожной скуки! — перебивая князя, громко подхватил Алигот и расхохотался.
Его торжествующий, жутковато-гаденький смех заставил Кубати внутренне содрогнуться: легко было себе представить, какие «развлечения» более всего пришлись, бы по нутру этому злобному ханскому подручному! Этот слопает не сразу. Уж он-то покуражится вдоволь, похлеще, чем сытый кот над пойманной мышью…
Джабой подобострастно хихикал, выражая всем своим видом благоговейный восторг и одобрение. Алигоко понимающе, но скромно усмехнулся и заглядывал, в лицо сераскиру, выразительно, одними глазами показывая ежесекундную готовность свою к преданному и главное, не всегда заметному для посторонних служению. Скользнул он взором и по лицу Кубати, и юноша мог бы поклясться, что уловил в его мимолетном взгляде намек на какое-то возможное между ними — между сыном Кургоко и Шогенуковым — соглашение, или даже заговор.
Кубати сделал вид, будто всерьез задумался. А ему и в самом деле сейчас было о чем поразмыслить. Своей честью он, конечно, не поступится ни на мизинец — пусть хоть на куски режут и на костре жарят. Однако и без нужды совать голову в пасть иныжа [75] он тоже не будет. Спешить в таких случаях не следует. Ведь на том свете его никто не упрекнет за то, что прибыл с опозданием. Стоило потянуть время. Кто знает, а вдруг Канболет уже пустился по следу… Да и вообще в дороге всякое может случиться…
75
сказочный
Алиготу подали лучшие куски свежесваренного (на этот раз до полной готовности) мяса. Некоторое время он с увлечением отдавал должное самой вкуснейшей на свете баранине — мясу черного карачаевского ягненка. Потом он как-то размяк, оттаял и пришел в почти для себя не знакомое благодушное настроение. Алигот самому себе удивился: после всех превратностей последних дней ему вдруг захотелось стать чуточку добрее.
— Ну, юный башибузук, говори, какого ты роду и племени, — Алигот вытянул в сторону Кубати толстый палец, покрытый застывающим жиром. — Хотя подожди. Можешь пока не отвечать. Я вижу, ты не подлого происхождения. Скорее всего — из худородных кабардинских узденей [76] . Я угадал?
76
сказочный великан-людоед
Кубати почувствовал на себе упорный взгляд Алигоко и отметил про себя, что князь будет теперь все время пытаться подсказывать ему правильные ответы, но этот его труд, пожалуй, напрасен: молодой Хатажуков и сам не оплошает — уж во всяком случае не станет без нужды называть свое родовое имя.
Кубати сделал удивленное лицо, как бы дивясь прозорливости Алигота, и с готовностью подтвердил:
— Угадал, сиятельный, угадал.
— Ага! — самодовольно хрюкнул паша. — Эй! Развяжите ему руки и дайте пожрать. Стойте, болваны! — крикнул он уоркам, бросившимся выполнять приказ. — Хотите, чтоб он раскидал вас, как мокрозадых ягнят? Сначала набейте ему колодку на правую ногу, а цепь от нее надо, эта… к правой же руке. Учить вас…
И вот две половины тяжелой дубовой колодки величиной с треть конского хомута сомкнулись вокруг нижней части голени, а запястье, после того как разрезали ремни на руках, было охвачено железным браслетом, соединенным цепью с колодочным замком. Кисти рук еще долго были бесчувственны, пока наконец застоявшаяся кровь снова не заструилась по жилам.
К этому времени паша стал клевать носом и медленно погружаться в сытую дрему. Под его бок подоткнули свернутую кошму, и Алигот послушно улегся. Джабой присел около него на корточки, чтобы отгонять мух.
Кубати отковылял в сторону, подтягивая колодку за цепь. Он пристроился возле чабанского костра и вытянул руки к огню. Старый балкарец в ужасно ветхой и оборванной одежде застенчиво улыбнулся и для начала предложил парню большую кружку айрана…
Кубати медленно, с наслаждением прихлебывал пряный пузырящийся напиток из перебродившего коровьего молока и с любопытством озирался по сторонам. Пастбищный склон, сначала пологий, а затем все круче поднимавшийся кверху, упирался в бурую гряду скал, за которую тщетно старались зацепиться гонимые ветром облака. Сквозь облачные разрывы ярко и свежо светилась голубизна чистого неба. Там, где чуть ниже по ущелью скалистая гряда как бы врастала постепенно в землю, начинался массив дремучего леса: это здесь Кубати с Канболетом так удачно поохотились всего четыре дня назад. Противоположная сторона ущелья была гораздо круче и почти вся покрыта богатым разнолесьем, лишь кое-где, словно утесы из морской пучины, торчали из густой зелени островерхие гранитные глыбы. Подальше к верховьям Чегема виднелись светло-серые обрывы — то место, которое балкарцы называют Актопрак (белая глина). Где-то там был мост через реку и совсем близко от него — перевал к Баксанскому ущелью.