Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Кубати вдруг поймал себя на размышлениях о том, каким бы образом он действовал, если б ему надо было вызволять человека, находившегося в его положении. И Кубати стало немного веселее: нет, не дождутся его враги, чтобы он нал духом! Может быть, как раз в эти мгновения внимательные и зоркие глаза друзей следят за стоянкой, а потом, где-то дальше по дороге, в удобном дли засады месте…
— С таким украшением на ноге далеко не убежишь, — вкрадчивосочувственный шепот Алигоко раздался над самым ухом юноши.
Кубати обернулся и увидел склоненное над ним ухмыляющееся лицо Шогенукова. У князя дурно пахло изо рта.
— Еще рано
Алигоко метнул злобный взгляд на старика-чабана и тот поспешно отошел от костра. Младший Хатажуков и Вшиголовый остались вдвоем. Князь примостился на обрубке толстого бревна рядом с Кубати.
— Подумай, не стоит ли твоя жизнь дороже каких-то железных доспехов и… и каких-то там блестящих камешков?
— Ну если хорошенько подумать, то каждый оценит свою жизнь намного дороже, а вот чужую…
— А что чужую? — заинтересовался Алигоко.
— А чужую жизнь, бывает, оценивают не дороже, чем вот эту кость! — Кубати показал Вшиголовому и затем отшвырнул в сторону обглоданное им ребрышко.
— Ну и что из этого следует?
— А то, что после расплаты, бывает, заодно прихватывают и голову того, кто расплачивался. Особенно если эта голова слишком глупа и доверчива.
— Да уж твоя голова совсем не глупа и не по годам хитра, — Алигоко сказал это откровенно льстивым тоном, — но разве княжеское слово оставляет какие-нибудь сомнения в…
— В том-то и дело, что у тебя нет иного слова, кроме как княжеского. Извини, что перебиваю, но твой сиятельный обалдуй, кажется, просыпается. Лучше бы ты имел просто человеческое слово.
— Но ведь ты и сам князь! прошипел Алигоко. — И не думай, что я так уж предан этой крымской скотине…
— Смотри, он проснулся!
Шогенуков быстро встал и заторопился к сераскиру.
Все было уже подготовлено к дальнейшему пути. В арбу положили несколько связанных овец, на которых Джабой то и дело устремлял тоскливые взгляды. Кубати посадили на коня верхом и обвязали арканом вокруг пояса: другой конец аркана был прикреплен к седлу одного из шогенуковских людей.
Перед тем как взгромоздиться на лошадь, Алигот-паша изволил покушать еще немного мяса и выпить две большие чаши наваристой шурпы. Па Кубати он на этот раз даже не посмотрел. Ему хотелось как можно скорее оказаться подальше от «проклятых мест».
Широкая тропа снова спустилась к реке, и дорога долго петляла по самому берегу. У Актопрака с трудом переправились по ветхому ненадежному мостику на ту сторону. Причем Алигот бледнел от страха, ругался и говорил, что, наверное, «сырат кёпрюсю» [77] пройти ничуть не легче.
77
«мост испытаний» по пути в чистилище
В одном из узких мест горного прохода к Баксану, уже при начале спуска к ущелью, пришлось бросить арбу. Лошадей выпрягли, нагрузили на них разную поклажу.
Вечер застал путников на берегу хлопотливой речушки Бедык вблизи ее впадения в Баксан. Это урочище было значительно выше по Баксану, чем то место, где так позорно полегла прожорливая гвардия Алигота. Предстояло подняться по ущелью еще выше,
78
кабардинское название реки Кубань
«А они здорово боятся, — думал Кубати. — Очень им теперь неуютно. В любой час ожидают погони или засады… Готовятся к ночлегу, а будут ли спать спокойно? Вот шогенуковский уорк рубит ветви для шалаша и старается при этом поменьше производить шума. Забавно. Морды у князя и наши настороженные, злые. А у этого толстого таубия такой жалкий и обиженный вид, будто он проглотил нечаянно какую-то гадость. Кажется, только второму уорку Алигота все нипочем… Какой он огромный и мощный — вот у кого силища! Интересно было бы с ним схватиться… Хотя… не он ли бился головой о дерево? Он самый. В глазах его ума и чувства человеческого не больше, чем у ногайского вола…»
Подтягивая колодку за цепь, Кубати заковылял к воде. Ополоснул лицо и руки, напился, прилег на травке.
Звероподобный уорк — имя его было Зариф [79] и шло ему, как уздечка петуху, — снимал с лошадей навьюченные на них войлоки.
Джабой возился у костра, подвешивая над разгорающимся огнем котел с водой. Рядом с ним молодой балкарец (его забрали с чабанской стоянки) ловко разделывал барана. И больше тут ни одного человека не было, не считая сераскира и князя, давящихся в ожидании шурпы и мяса сухим сыром. Работать пришлось даже Келеметову. Впрочем, это он сам был виноват. Говорил, что у Актопрака к ним присоединятся десятка полтора его людей — целый отряд доблестных таулу. Однако никто не подъехал. Видно, по-своему расценили балкарские горцы весть о ссоре Хатажукова с Алиготом-пашой и об ужасно многозначительных последствиях этой ссоры.
79
остроумный и изящный
Уорк, рубивший ветви, тащил их охапку мимо Кубати и, будто случайно, остановился возле пленника — просто для краткой передышки.
— Уо-о, жизнь наша вся в тревогах, — тихо вздохнул он, как бы обращаясь к самому себе.
Не поворачивая к нему головы, Кубати так же тихо ответил:
— Ничего, кто тревог не знал, тот и спокойствия не оценит.
— Что же делать?
Все еще глядя вверх, туда, где невысокий каменистый обрыв над речкой был окрашен нежно-золотистыми лучами заходящего солнца, Кубати чуть слышно пропел:
Грязная тропа, набитая не нами, К полю приведет, загаженному псами.И добавил:
— Беги отсюда, пока головой не завяз в дерьме, и можешь надеяться на прощение: кабардинцы добры. Иногда больше, чем надо.
— Молод еще меня учить… — уорк хотел сказать эти слова строгим тоном старшего, но в его неожиданно дрогнувшем голосе чувствовалась растерянность и злость на самого себя.