Страшен путь на Ошхамахо

Эльберд М.

Алигоко не позволил людям слишком долго предаваться размышлениям.

– Долго возились, – прозвучал его раздраженный голос. – Наших убито сколько? Девятнадцать! Клянусь Псатхой, если так побеждать, то некому будет делить добычу!

Над поляной послышались горестные вздохи, стоны и причитания уорков, потерявших сегодня родичей и друзей.

Мухамед, осматривающий рану на морде своей лошади («ничего страшного, слава аллаху…»), резко повернулся:

– Закрыть всем рты! Тише! Не льют слезы по мужчинам, которые погибли в бою.

– Правильно! – отозвался Шогенуков. – Сейчас надо быстро, без лишних

разговоров похоронить убитых и ехать дальше. Поход еще не кончен. Это была не битва, а ее начало. На том берегу Тэрча – проклятое тузаровское гнездовье. Старого ворона мы уже убили и теперь надо поскорей добраться до молодого, пока он еще ничего не узнал и не успел подготовиться.

– Тогда отложим похороны! – крикнул Мухамед. – Тут большинство язычников. Их погребальные костры да разные там обряды – слишком долгий таурих [46] .

46

легенда, сказание (Заимствовано из тюркских языков)

– А по-мусульмански быстрее? – спросил Алигоко.

– Еще бы! – ответил Мухамед. – Закопать в землю и прочесть молитву.

Для похоронного обряда в походных условиях достаточно и этого, – князь сознательно кривил душой: ему уже не терпелось добраться до Канболета.

Раздалось несколько негодующих возгласов, но Алигоко сумел успокоить недовольных:

– Новая одежда лучше, чем старая. Вот так же и новая религия. Даже я, ваш князь, решил перейти в мусульманство. И те, кому этого мало, пусть всю жизнь грызут старые, обглоданные кости. А сегодня слушать князя Хатажукова,

делать все, что он прикажет.

Когда были засыпаны неглубокие могилы воинов из отряда Алигоко, младший князь Хатажуков, взявший на себя обязанности муллы, заявил:

– Я по-арабски знаю из Корана немного, но этого хватит, нам на всех. – С трудом придав своему лицу какое-то подобие благочестивого смирения, он торжественно возвестил:

– Бисмилляхи рагмани рагим! [47]

(При этих таинственных, жутковатых словах невежественные уорки, погрязшие во мраке язычества, испуганно переглянулись и присмирели, придавленные гнетом чужой, недоступной мудрости.)

47

Во имя бога милостивого, милосердного! (араб.)

– А дальше так. Помнится, есть вот такая подходящая к нашему случаю молитва:

– Мы дали тебе Кевсерь… Э-э… значит, им, – Мухамед показал пальцем на могилы, – дадут Кевсерь. Это что-то такое хорошее, кажется, река в раю. Дальше. Обращаемся со своей молитвой к аллаху и приносим ему жертвы. Ненавидящие аллаха погибнут так, что от них не останется и следа. Все. Аминь.

(Уорки снова переглянулись, теперь уже слегка сбитые с толку и разочарованные.)

– Все? – спросил Шогенуков. – Ну и ладно. А то солнце скоро сядет.

– Ас ними что делать? – Это хмурый Бабуков подал голос. – С тузаровскими… Так оставлять нельзя.

– И не оставим, – усмехнулся Алигоко. – Сказано же, «погибнут так, что от них не останется и следа». Как ты считаешь, Мухамед? Бросим в Тэрч и делу конец? И я так думаю. Тогда приказывай…

Несколько своих людей, в том числе и бабуковского сынка, Алигоко отправил домой: они должны были отогнать лишних лошадей, и своих и чужих, и отвезти добытое оружие в княжескую усадьбу.

Когда начали переправляться на другой берег, день уже подходил к концу. Багровый диск заходящего солнца отражался в одной из тихих проток реки – было похоже, что там опустили в воду боевой щит, покрытый горячей кровью.

Ехавший позади всех Бабуков с мальчиком на крупе коня вдруг громко вскрикнул, еще громче закричал Кубати. Все остановились и повернули головы. Лошадь Бабукова, отпрянув в сторону, сделала несколько торопливых шагов вниз по течению и неожиданно с головой ушла под воду. И тогда люди увидели, чего испугались животное и ее седоки: в воде плыла к берегу большая черная змея.

Лошадь скоро вынырнула, мощное течение понесло ее к середине реки. Ни Хагура, ни Кубати не было видно.

– Утонули, – сказал Шогенуков и вздохнул – то ли сочувственно, то ли облегченно.

– Будет им Кевсерь, – пробормотал Мухамед и на всякий случай добавил:

– Бисмилляхи рагмани рагим.

Старый вояка Идар побледнел, как саван – джебын, но не произнес ни слова. Он пристально вглядывался вдаль, по течению реки. Один раз ему показалось, будто там, возле излучины, где русло делает поворот, вынырнула чья-то голова. Может, мальчик не утонул? О Хагуре и думать нечего – куда ему в тяжелом вооружении… Скорее всплывет утонувшая подкова! Жаль Бабукова. Хоть и грубоватый был человек, да и головой пользовался больше для того, чтоб носить шлем, а не разум, все-таки он имел некоторое понятие о чести. Не в пример этим князьям…

Идар тронул пятками своего коня и последовал за отрядом, продолжавшим переправляться через Терек.

«Кевсерь… Кевсерь, – повторял он про себя. – Лучше быть живым на земле, на берегу Тэрча, чем мертвым в эдеме, на берегу Кевсеря…»

ХАБАР ШЕСТОЙ,

напоминающий, что птичка малая

бывала причиной снежного обвала

– Канболет! Где Канболет?! – кричал Адешем, вихрем врываясь во двор на мощном коне Шужея. – Хозяина! Скорей найдите мне хозяина!

Таким возбужденным и встревоженным старика еще никогда не видели, и потому его необычное беспокойство быстро передавалось людям, оказавшимся в этот час возле дома Тузаровых.

– Что случилось, дедушка? Говори, не терзай наши души! – всполошились женщины.

– Адешем, что за хабар у тебя за щекой? – деловито спросил кто-то из мужчин.

– Плохая новость, – неожиданно тихим голосом, почти шепотом, ответил табунщик. – Такая новость все равно что чума и пожар, да и то если они приходят вместе… Где Канболет? К нам приближаются пожар и чума… Пожар – это младший Хатажуков, бешеный Мухамед, а чумой называется Алигоко Вшиголовый, – Адешем помолчал немного, тяжело вздохнул и вдруг выкрикнул пронзительно, с болью: