Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Рядом с Кургоко стоял, поддерживаемый двумя парнями, старый уорк – воспитатель Кубати. Он уже успел, в знак неутешной скорби, отрезать себе левое ухо и выдрать изрядный клок волос из бороды.
– Я тебя знаю, лукавый хищник, – глухо проговорил Кургоко. – Всему виной твои вероломные затеи…
– Не говори так, высокочтимый! Я поймаю тузаровского зверя и сам приведу его к тебе на аркане! Клянусь предками, и…
– Оставь в покое своих предков. Ты уже достаточно опозорил их родовое имя. А Тузарова мы разыщем сами. Можешь не затруднять себя! И никогда, – Хатажуков возвысил голос, – слышишь, никогда не появляйся вблизи моего дома! На совете князей тебе тоже делать нечего! Мы еще решим,
Глаза Шогенукова сузились, рубец от тузаровской плети налился кровью.
– Ну хорошо, добрый князь Кургоко, – прошипел он сквозь зубы. – Благодарю за ласку. Может быть, еще встретимся…
И снова кровь… И всюду кровь – на каждом повороте дороги, на каждой удобной для драки поляне…
Кровь праведная и неправедная, кровь героев и трусов, кровь невинных и кровь преступников…
А чаще всего льется кровь простых крестьян, не имеющих ни малейшего отношения к распрям князей и уорков.
И там, где падает на землю капля дворянской крови, тут же проливается полный котел крестьянской.
Но разве низкорожденному дано право раздумывать, стоит или не стоит пускать в ход обнаженную сталь? Не его ума это дело. Голова ему дадена для того, чтоб он мучил ее заботами о благополучии князя, о богатстве княжеского дома и пышности его пиров, а также для того, чтобы сложить ее в том месте и в то время, какое укажет князь.
И низкорожденные люди, вежливые и воспитанные, стеснялисьотказать в помощи своему «родному» князю, когда у того возникает желание разгромить селище и угнать скот другого князя. По первому зову благороднорожденного хозяина они шли проламывать черепа таких же, как правило, очень вежливых и хорошо воспитанных крестьян из соседних земель.
Холопская кровь всегда стоила дешево. Зато кровь князя не имела цены – она была священной.
Так уже повелось в Кабарде, что простой воин, столкнувшись на поле брани с неприятельским князем, не имел права его убивать, даже спасая собственную жизнь. Можно было отражать удары, но ни в коем случае не наносить ответные. Ведь князь – это даже не человек, а существо почти божественное.
Стать виновником гибели князя гораздо страшнее, чем погибнуть самому. Ибо «кровь убитого пши наполняет собой всю глубину ущелья, и в эту мрачную бездну даже взор ворона могильного устремляется с леденящим ужасом».
Взоры вашего созерцателя тоже не всегда оставались беспристрастными. На его глазах (отчасти и не без его желания) погибли два князя. Однако мрачные бездны ущелий не заполнились их кровью. Может быть, потому, что таковых не оказалось поблизости? Правда, впоследствии молва утверждала, будто Тэрч всю ночь нес к далекому Хазасу не воду, а кровь Хатажуковых, но прямых свидетелей этого зрелища не нашлось.
А вскоре по всей Малой Кабарде, затем и по Большой стал ходить еще один жуткий хабар, который пересказывался осторожненьким шепотом.
Обманутая хитрым Адешемом змея приплыла к терским берегам, потопила (ни больше ни меньше) сорок всадников из отряда Шогенукова, потом, в разгаре битвы у тузаровского дома, заползла в хачеш и унесла на дно реки бесценный чудодейственный панцирь, из-за которого и пролилось так много крови.
От этого панциря – уж лучше бы ему сгинуть без следа! – еще у многих
Он снова пропал, но теперь ненадолго: на каких-то семь лет. И от предчувствия новых неприглядных зрелищ тошно и тоскливо становится на душе созерцателя.
ХАБАР СЕДЬМОЙ,
дающий (кроме всего прочего) представление о тех богословских спорах, которые родили печальную кабардинскую поговорку
«Племянник явится – и заплачет Псатха»
В междуречье Баксана и Чегема весна – гостья ранняя и веселая.
С южных покатостей плавной холмистой гряды, что тянется от Кабардинской равнины до балкарских ущелий, снег сходит прямо на глазах. И не успевают мутные ручейки талой воды сбежать со склонов вниз, как на солнечных пригревах начинают проклевываться упрямые побеги сочной травы. Еще не успеет подсохнуть земля, а лесистые пространства предгорий покрываются легкой полупрозрачной кисеей свежей зелени. Сразу же после равноденствия наряжаются в белорозовые свадебные платья ветви диких яблонь и груш, алычи и боярышника.
Чистым и радостным, молодым и невинным кажется мир, когда ранним весенним утром смотришь на него с округлой вершины горы Махогерсых. И всего довольно в этом мире: вот бесконечные кущи лесов, состоящие из дуба и чинары, ореха и кизила – плодов полным-полно, хватит и человеку, и птице, и зверю; вот широкие открытые склоны плоскогорий – к лету здесь поднимается, лошади по брюхо, буйное разнотравье – нет лучших угодий для всякой жвачной живности; вот многочисленные родники, речки, мощные горные потоки – хватит, чтобы напоить половину человечества и еще с половины смыть грязь; вот земля, способная родить столько хлеба, чтобы никого не оставлять голодным; вот солнце, которое светит с одинаковой силой каждому одушевленному существу…
Сюда, на пологие склоны Махогерсыха, испещренные множеством тропинок, каждую весну, в месяц бараньего мора [51] , приходили крестьяне из разных селений. Многие добирались издалека, с самых окраин Кабарды. Одни ехали на арбах целыми семьями, другие – верхом, а большинство применяло самое простое и надежное средство передвижения – собственные ноги.
Махогерсых – гора, поросшая с одного бока лесом, а с другого только травой, – была святым местом. Здесь наши предки издавна воспевали и задабривали своих богов, вымаливая для себя удачи и благополучия. А боги – грубые деревянные изваяния, установленные на деревянных же, высотой с человеческий рост, столбиках, молча внимали горячим просьбам и выполняли их нечасто и как-то невпопад. Случалось, они обрушивали свои милости на человека, который не слишком и заботился о собственном благосостоянии, а порой отнимали и без того слишком тощий бэрчет [52] у добросовестного бедняги, который больше всех жертвовал богам: уделял им часть скудных семейных припасов, развешивал шкуры животных на деревьях, лил на землю махсыму. И тогда бедняга задумывался: может, он обделил вниманием кого-то из богов? Ведь богов много, а они, как известно, обидчивы и ревнивы. Нелегко угодить всем вместе и каждому в отдельности.
51
апрель
52
изобилие