Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Алигот-паша горестно взвыл.
– Слышишь, братишка? – обратился Тузаров к Бати. – Он плачет так, будто я у него не деньги, а душу вынул.
– А может, это и есть его душа? – наивным тоном спросил находчивый юноша. – Даже на охоте с мошной не расстается!
– Очень похоже. Давай сюда лошадей. Интересно, почему этот турецкий выкормыш был не на своем белом аргамаке? Держит его для торжественных выездок?
– Ваши свинские леса не для таких благородных коней, – снова разверз пухлые уста Алигот. – Для охоты мне одолжил коня князь Алигоко. Бойтесь теперь и его гнева.
– Уж
– Ведь ты мусульманин и по-татарски говоришь, как на языке матери, – захныкал паша. – Гнев аллаха падет на твою голову за страшное преступление твое…
– Пока что этот гнев падает на твою голову. Значит, правда на моей стороне.
Перед тем как сесть на лошадей и уехать, наши охотники не очень бережно спустили татарского вельможу с крутого откоса котловины – чтобы прошло побольше времени, пока ощипанный паша сумеет оттуда выкарабкаться.
Третьего коня они ловить не стали.
По дороге домой Канболет думал о том, что две цели из трех, о которых он сказал мальчику по возвращении на родину, уже достигнуты. Найдено временное пристанище – лучшего и быть не может – и вот теперь есть для кана полное снаряжение джигита. Есть прекрасный вороной (вшиголовый князь вряд ли осмелится его оспаривать у сына Кургоко), есть по паре отличных кинжалов и сабель, пистолет, богатый лук и роскошно отделанное ружье – новенький «Хаджи-Мустафа». Наконец, деньги. На них у заезжих торговцев будет приобретена строгая, но дорогая одежда и для кана и для аталыка. Наверное, останется еще достаточно монет, чтобы парень потешил свои руки и сердце – начеканил всяких бляшек для украшения уздечек, наделал газырных колпачков и пластинок басмы с затейливым узором.
(Так оно потом и получилось. Только Кубати уговорил аталыка забрать себе «Хаджи-Мустафу», а ему отдать эржибу, с которой всю жизнь у него будут связаны дорогие воспоминания. Захотелось ему также подарить пистолет Емузу, а Куанчу одну из сабель и кинжал. В алиготовской мошне оказались не только золотые монеты, но и несколько драгоценных камней. И Кубати вставил по парочке «налькутов» в серебряные пояса Нальжан и Саны. Для девушки он еще сделал собственноручно чудесное колечко с четырьмя бирюзовыми зернышками. Из шести золотых цехинов вышло две дюжины тончайшей работы колпачков для газырей, которые юный кудесник поровну поделил между собой и Канболетом.)
– Остается третья цель, – размышлял Тузаров. – Надо еще подготовить мою достойную встречу с Хатажуковым, очиститься от грязной клеветы и смело смотреть в глаза всей Кабарде.
Пши Алигоко? Ну, это уже личное дело Тузарова. А возможно, и князя Ха-тажукова…
Алигот-паша? Все равно не сегодня, так завтра начнется война с крымскими татарами. Это уже Канболету известно доподлинно…
А сегодня закончено воспитание Кубати, хорошего мальчугана, из которого получится, уже получился честный и умный, добрый и отважный кабардинец. Да, да, любезный мой Тузаров, ты можешь гордиться этим парнем. Так почему же ты грустишь?..
* * *
Емуз встретил Канболета и Кубати у ворот, развел руками и многозначительно хмыкнул:
– С удачной охотой, друзья! Вижу, вам попалась дичь крымского происхождения.
Куанч выбежал из-за дома и чуть не упал от изумления.
– Хорошо? Ладно? – подмигнул ему Кубати. Нальжан с тревогой покачала головой, хотя видно было по всему, что она радуется.
Сана выглянула из дверей женской половины, встретилась взглядом с Кубати и опустила глаза.
– Заходи, заходи в дом, брат мой Канболет, – чуть торопливо сказал Емуз.
– У нас сегодня гость…
Канболет вошел и слегка запнулся у порога: навстречу ему поднялся тот самый молодой человек в черной черкеске, с которым они плыли на одном судне из Крыма.
– Твое имя я уже знаю, достойный сын Каральби Тузарова, – тихо произнес молодой человек. – Знаю и нелегкие пути твоей жизни. А меня зовут Джабаги Казаноков…
– Тем лучше, – улыбнулся Канболет. – Значит, мне придется поменьше говорить, а побольше слушать.
О многом переговорили и тот вечер трое мужчин. Беседа спокойная, неторопливая затянулась до полуночи. Некоторое время принимал в пей участие и Кубати: Джабаги хотелось услышать именно из его уст о подробностях роковой встречи Исмаила Хатажукова с братом-убийцей и Алигоко.
– Вот кто истинный виновник всех несчастий, – сказал Джабаги. – Подстрекательский шепот Вшиголового страшней огня и кинжала.
– Я это понял слишком поздно, – угрюмо пробасил Канболет.
– Получит ли наконец этот стервятник заслуженную награду? – с негодованием спросил Емуз, обращаясь к Джабаги.
– Должен получить. Только трудно сказать, каким образом… Хоть он и не пользуется поддержкой других князей, а Хатажуков теперь, после того как я открою ему глаза, возненавидит Алигоко еще больше, – даже тогда наказать его будет непросто. Ведь Вшиголовый сейчас – первый друг ханского сераскира, этого туполобого спесивца Алигота-паши…
– Каким образом его наказать, знаю я, – недобро усмехнулся Тузаров. –
Все равно Шогенуков спать спокойно не будет, пока я жив. И жирнокурдючный Алигот мечтает увидеть мою голову отдельно от туловища. А потому – да и не только потому – я должен добраться до Вшиголового раньше, чем он с помощью сераскира доберется до меня.
Джабаги Казаноков рассеянно тыкал ножом в кусок жареной оленины.
– Вот на это, милый мой Канболет, я ничего не могу тебе ответить, – сказал он. – Мое дело мирное. И мне удалось уже помирить не одну пару кровных врагов.
Тузаров посмотрел в его строгие, но затаенно-улыбчивые глаза и понимающе кивнул головой.
– А что ты не поделил с Алиготом-пашой? – спросил Джабаги.
– Почему не поделил? – засмеялся Канболет. – Дележка у нас была дважды. Первый раз в Бахчисарае, когда люди Алигота «поделили» наше с Кубати имущество, – заодно они хотели разделить на части и наши тела, – а второй раз