Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
У камня появился старик в лохматой шапке и длинной овчинной шубе, которая, судя по ее изношенности и дырявости, была, вероятно, ненамного моложе своего владельца. В одной руке старик держал кожаную суму, в другой – длинный, хорошо отшлифованный посох с какой-то металлической отделкой. Загадочный пришелец подозрительно осмотрелся – глаза у него были сердитые и чуть попуганные, схватил курицу и все остальное, спрятал в суму и торопливо зашагал прочь.
Кубати озадаченно посмотрел ему вслед. Как все это понимать? Но тут ему снова пришлось притаиться. Опять кто-то приближался к
– Приняла! Приняла спою долю! Уо, собаченька наша святая, Дигулипх блаженненькая, не погнушалась скудной жертвой, защитница наша! – старуха кланялась и приплясывала, простирая руки к каменной собаке.
Кубати теперь понял, в чем дело, и чуть не расхохотался. Ну конечно, еще в далеком детстве он слышал о «священном сукообразном камне», о Дигулипх, особо почитаемой женщинами. Отголосок еще тех времен, когда собакам чуть ли не поклонялись, считая их, как и волков, божественными животными.
Со дна котловины раздался усиленный троекратным эхом крик Куанча. Каждое мгновение теперь можно было ожидать зверя. Да и надоело парню прятаться. Он пошел прямо к старухе, вежливо ее поприветствовал, напустив на себя немного удивленный вид: не ожидал, мол, кого-нибудь здесь увидеть в столь ранний час.
– Бабушка! Охота у нас тут начинается. На эту тропу скоро выскочит медведь или кабан.
– Понимаю, сынок! – старуха ничуть не смутилась. – Сейчас я исчезну вот за теми кустами. И там подожду.
– Подождешь?..
– Ну а как же? Ты разве не адыг? Не знаешь, что если на дороге или в лесу охотник встречает женщину, то отдает ей лучшую часть добычи!
– Знаю, знаю! – поспешно ответил Кубати.
– Так постарайся, юный пелуан, подстрелить хорошего кабанчика! – старушка проговорила свое напутствие на ходу, уже скрываясь в чаще кустарника.
«Какого еще кабанчика? – подумал Кубати. – Ах, да, она ведь еще не мусульманка…»
Куанч крикнул еще раз и еще, потом затянул балкарскую песню. Голос его звучал гулко и неясно, как из глубокого погреба.
Кубати услышал шелест прошлогодней листвы под чьими-то легкими скачками – и почти сразу же на край котловины выскочила косуля и резко остановилась, уставив на охотника блестящие бусины глупых доверчивых глаз. Кубати прицелился ей в лоб и увидел, как следом за мамашей на тропе появился ее детеныш на тоненьких дрожащих ножках. А палец стрелка уже потянул на себя спусковой шарик, и Кубати со страхом почувствовал, что уже поздно и сейчас свершится постыдное и непоправимое злодеяние: как же мог он так оплошать! Самка, да еще с маленьким детенышем… Но выстрела не было – слава аллаху или даже Мазитхе, все равно! Оказывается, Кубати забыл взвести курок. Он опустил ружье, а легконогие тесные козочки бросились наутек.
Теперь Кубати с волнением (и уже со взведенным курком) прислушивался к другому шороху. Это был мерный и шумный бег нескольких десятков ног – целого стада. Кубати впервые наблюдал такое зрелище и чуть не опоздал с выстрелом. Пятнадцать или двадцать крупных кабанов двух- и трехлеток один за другим появились на тропе и, не очень спеша, трусили через полянку возле «сукообразного» камня. Кубати даже залюбовался тяжеловесным изяществом и мощью угрюмых и самоуверенных зверей. Потом взял па мушку последнего и выстрелил. Попал прямо под ухо – куда и целил. Остальное стадо рванулось вперед с утроенной скоростью, и никто не успел бы перезарядить ружье…
Кубати подошел к убитому наповал зверю. Это его первая настоящая добыча. Первая и… совсем ему не нужная.
Зато старая крестьянка явно обрадовалась:
– Говори скорей, молодец, какую часть туши ты мне подаришь?
– Да забери ее всю целиком, бабушка, – улыбнулся Кубати. – Только что ты будешь с ней делать?
– Ага! Понимаю, – сообразила старуха. – Ты из этих, из новых, которые чураются вкуснейшего свиного мяса пуще отравы волчьей. А насчет разделки не беспокойся. Тут неподалеку в пещере скрывается последний из нашей округи шоген, еще не расставшийся со своим посохом, – вот он мне и поможет. А я с ним поделюсь. Он закоптит мясо и для себя и для меня. Хоть Иуан – его так зовут – утверждает, что питается по-отшельнически, каким-то там святым духом, но от угощения не откажется…
При этих словах Кубати вспомнил о подношении для Дигулипх, не выдержал и от души расхохотался.
Старушка тоже улыбнулась, но укоризненно покачала головой:
– Парень ты добрый и веселый. Старая Хадыжа таких любит. Но все же не стоит смеяться над теми, кто предан своему богу, даже если он греческий. Что до меня, так я предпочитаю наших простых богов: ведь им поклонялись еще мои предки. Не понимаю всяких молодых да резвых племянников, что готовы самого Псатху до слез довести. Если ваш новый бог так всемогущ, то чем же ему могут повредить жалкие – по словам татар – деревянные идолы! Тот, кто велик, тот не ревнив, как глупая баба…
– Нет, нет, я никогда не стану охаивать чужую веру, – смог наконец вставить слово юноша. – Я совсем по другому поводу смеялся. А теперь прощай, добрая женщина, меня ждут.
Кубати торопливо повернулся и зашагал к верхней окраине котловины.
– Будь удачна твоя дорога и твой промысел! – крикнула ему вслед старая крестьянка.
Кубати быстро обогнул крутую дугу «котла» и, заприметив неподалеку корявые ветви дикой груши, напрямик, не придерживаясь тропинки, побежал к месту условленной встречи.
* * *
Здесь уже был Куанч, занятый свежеванием крупного оленя. Новые, еще до конца не отросшие рога зверя покрывал густой темно-желтый пушок.
Уо-о, Канболет! – уважительно протянул Кубати. Стрела – прямо в сердце! – торжественно возвестил Куанч. Ну, а ты, братишка, по какому случаю жег порох? – спросил Тузаров. – Где твоя добыча? Моя добыча досталась старой, но хитроумной Хадыже и старому, но еще более хитроумному христианину по имени Иуан – наверное, последнему шогену, которого я видел в жизни! – парень был весел и возбужден.