Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Эли-и-н-ф, ла-а-а-м, ра-а-а, – заунывными голосами тянули жертвы муллы Кемаля. Он заставлял их повторять, за собой и вызубривать наизусть непонятные буквы и аяты.
– Та-а-а, си-и-и-и, ми-и-им, вот знамения кни-и-иги му-у-удрой…
Под собственное мерное жужжание достойные сохты начинали клевать носами. Сонная истома вскоре овладевала и самим муллой: старик смежал тяжелые веки и с присвистом посапывал. Затем, встрепенувшись, он хватал ореховый прут и обрушивал его на склоненные голые макушки будущих грамотеев. Отличал он от всех одного только Кубати, сумевшего и здесь легко обскакать соперников. Не прошло и двух лет, как он свободно читал по-турецки, знал на память целые суры Корана. Старик все чаще сажал его рядом с собой и заставлял подолгу
В беседе со мной мулла спрашивал, много ли в Кабарде таких способных мальчиков? Я отвечал, что очень много. Тогда он озабоченно и в то же время удовлетворенно кивал головой в говорил о своем желании открыть медресе где-нибудь в наших краях.
* * *
Был у нас в Бахчисарае один хороший друг. Мы познакомились с ним в квартале ремесленников, примыкающем к базару. Здесь, на глазах у многочисленных зевак, работали гончары и седельщики, портные и шорники, кузнецы и лудильщики, сапожники и медники. И почти все – иноземный люд. Изредка встретишь татарина, отделывающего знаменитый крымский нож.
Вот тут мы и нашли чеканщика из Кабарды. Пожилой наш земляк был большим мастером по серебряному делу. Я заговорил с ним. А он бросил все, закрыл свою тесную мастерскую и потащил нас к себе, в крошечную халупу, где коротал в одиночестве остаток безрадостной жизни.
Этого славного простого человека звали Хилар. В Крыму он жил давно. Когда-то он состоял в войске Каспулата, сына Муцала. Того самого Каспулата, что носил, как и его отец, русское прозвище Черкасский. Жаль, что у нас теперь нет такого князя, который был бы у половины мира на виду. Крымцы его боялись, турки опасались, русские в него верили и на него надеялись, калмыцкий тайша Аюка ему помогал, а кызыл-баши [60] относились к нему сочувственно.
60
тетка Каспулата, родная сестра его отца, была женой иранского шаха Аббаса
Хилар нам подолгу рассказывал, как еще три с лишним десятка лет назад Каспулат удалой впервые разгромил татарское войско и отбил у крымцев почти всех русских пленных, как кабардинцы плечом к плечу с русскими теснили и гнали турок под Азовом и Чигири-ном, как по просьбе украинского гетмана охранял Каспулат переправы через Днепр. Потом наш славный Каспулат участвовал в Бахчисарайских мирных переговорах между Москвой и Турцией.
Большие бумаги украсились подписями и печатями, посольские сановники двух великих царствующих домов обменялись дарами – и на какое-то время наступила тишина. Ненадежная и недоверчивая, но все же тишина.
Вскоре после установления мира Каспулат умер. Смерть его была подобна мгновенной гибели коня, которого вдруг резко осадили во время бешеной скачки.
Хилар нашел свой дом на родине разоренным, родителей в живых не застал. К тому же младшего братишку-подростка, по словам земляков, татары угнали на чужбину. Вот тогда и Хилар отправился в Крым, надеясь найти брата. Но тщетной оказалась эта надежда.
С тех пор и живет Хилар в Бахчисарае. Покалеченная в сражении нога (он заметно хромал) помогла ему не попасть в лапы военных вербовщвков, выискивающих для султановских полков все новых полурабов-полунаемников. А приспособленность рук к железному и серебряному делу помогла Хилару сначала стать единственным работником в жалкой, хиреющей мастерской одного старого одинокого турка, а затем и унаследовать эту мастерскую.
Хилар стал хорошим чеканщиком. Ему приносили грубые заготовки ножен для кинжалов, сабель, ятаганов, серебряную басму – тонкие пластинки, которыми надо было покрывать ножны, а затем наносить на них затейливые узоры.
Кубати впервые увидел, как все это делается. Ему захотелось самому испытать, насколько сильна неподатливость металла и чем еще, кроме твердой руки и точного глаза, нужно обладать, чтобы подчинить себе упрямую душу стали и коварную изворотливость серебра и золота. С помощью Хилара, который не переставал изумляться ловкости и сообразительности парня, Кубати быстро осваивал безупречную изощренность чернения, строгую точность чеканки, кружевное долготерпение филиграни.
Незадолго до нашею отъезда, а вернее, поспешного бегства из Крыма, Хилар сказал мне, что ему больше нечему учить Кубати. Да я и сам это видел. На мне и сейчас кинжал, ножны и рукоять которого сработаны руками моего кана. Узоры здесь, стоит заметить, истинно кабардинские. На украшения пошли монеты самого чистого серебра из скромной нашей казны. Когда Кубати видит деньги, он не думает о том, что нужно на них купить, а прикидывает, что можно из них сделать, если монеты расплавить или расплющить молотком: бляшки для пояса или уздечки, колпачки для газырей или крышку для порохового рога.
Долгие сидения в гостях у Хилара были для нас самым приятным отдыхом. Старик знал множество сказок, старинных песен и преданий. Хорошо он умел рассказывать о подвигах нартов и хорошо пел народные наши песни. Я потихоньку, чтобы мой голос не был слышен на соседних улицах, подтягивал ему. Научился петь и очень это занятие полюбил и наш мальчуган. Любой орэд запоминал он с первого раза.
Иногда мне становилось немного страшновато за Кубати. Да что же это за парень такой? Все ему дается легко и скоро – и силой он уже превзошел меня, и премудрости Корана оказались ему по плечу, и тайнами кузнечного ремесла овладел, и петь умеет так, что забудешь обо всем, когда его слушаешь! Не было бы от всего какой-нибудь беды. Не пришлось бы потом расплачиваться за это дорогой ценой…
Временами, как я уже говорил, мной овладевала безысходная тоска по родным краям, которую я старался скрывать от Кубати. И чем ближе становилось время нашего возвращения домой, тем большее нетерпение я испытывал. В начале этой осени собирались мы покинуть крикливый и богатый Бахчисарай с его великолепным дворцом хан-сараем, каменными домами, бесчисленными торговыми рядами со множеством соблазнов, с товарами, свезенными сюда со всех концов света хитроумным купеческим племенем, для которого родиной является весь мир. Становился совсем невыносимым сам воздух крымской столицы – Бахчисарая, настоянный на запахах разных пряностей и горячего жира, гниющих отбросов и зловонных нечистот.
А еще в этом воздухе пахло войной. Роскошному Бахчисараю хотелось новых богатств, хотелось новых рабов. И снова Крым точил свои кривые клыки и все чаще устремлял алчные взоры на север и на восток. Ханские сераскиры получают с адыгов ясак. Ежегодно триста юношей и девушек увозят они в неволю, но теперь и этого им недостаточно. Обожравшийся чревоугодник, едва успев изрыгнуть блевотину из своего ненасытного брюха, вновь спешит за варварский пиршественный стол.
Положение наше становилось опасным. Я чувствовал, что во мне и в Кубати, не говоря уже о лошадях и имуществе, видят первую добычу в еще не начавшейся войне.