Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Бери саблю, Бати, и постарайся отрубить от моей палки хотя бы ее конец. А я буду тоже действовать, как клинком, и, отражая твои удары, попытаюсь уберечь палку от лезвия.
Глаза Кубати загорелись мальчишеским азартом. Сделав саблей несколько вращательных движений над головой, так, что клинок образовал в воздухе почти сплошной сверкающий круг, юноша ринулся в атаку. Рраз! И сабля разрубила… пустоту: в последнее мгновение Болет сделал незаметное движение кистью руки, и дубинка ушла из-под разящего лезвия. Новый выпад – теперь Бати попал по кизиловой палке, но она мягко спружинила, поддалась под нажимом и погасила всю силу рубящего удара. И тут боковой удар палки
– Ух, ладно! Ой, хорошо! – вопил Куанч. Наконец парню удалось верно рассчитать обманное движение и перерубить дубинку в самой ее середине. Куанч хлопнул себя но ляжкам и запрыгал в избытке чувств – теперь он восхищался своим ровесником:
– Хорошо! Ладно!
А Кубати перевел дух и, вкладывая саблю в ножны, уныло протянул:
– Не-е-е, мне еще далеко до тебя, аталык.
– Не так уж и далеко, – добродушно усмехнулся Тузаров. – Знаешь, в чем твоя ошибка? И не одна! Первая – слишком крепко сжимаешь рукоять. Из-за этого теряется быстрота взмахов. Сжимать кулак покрепче необходимо лишь на короткий – последний миг, когда клинок встречает препятствие. Вторая ошибка – ты вкладываешь в каждое движение всю свою силу, а опытный джигит тратит ее бережно. Там, где надо перерубить древко копья, не следует применять силу, нужную для того, чтобы перерубить оглоблю. И горячиться при этом не стоит – очень скоро устанешь. Расчетливый и хладнокровный боец раньше достигает цели, чем нетерпеливый и вспыльчивый.
– Я все понял, Болет, – сказал повеселевший Кубати.
– Аланлы! [61] Как не понять такие хорошие слова! – с жаром подхватил Куанч: ведь советы Тузарова относились и к нему, Куанчу, тоже.
Потом Канболет и Куанч боролись вдвоем против Кубати, но безуспешно: как ни старались, а повалить парня на землю им не удалось. Канболет шутливо возмущался и жаловался на «старческую немощь».
Как бы в отместку, он заставил Кубати присесть на корточки и ковылять к дому «гусиной поступью», да еще и нести на плечах хохочущего во все горло Куанча.
61
часто встречающееся у балкарцев риторическое обращение, равное по смыслу «о, люди!»
* * *
– Не зайдешь ли ко мне в кузню, Канболет? – пригласил Емуз. – Не бойся, я не собираюсь делать тебя своим подручным.
– А я бы охотно постучал молотом под началом такого мастера, – улыбнулся Канболет, поддерживая шутливый тон кузнеца.
В углу, возле горна, стояла Нальжан. Видно, она только что прокачала мехи, и пламя горящих углей играло розовыми отблесками на ее лице.
Емуз подошел к массивному чинаровому обрубку, на котором была укреплена наковальня.
– Давай-ка, сын Тузарова, положим эту деревяшку набок.
Мужчины навалились на тяжёлый комель – три обхвата в поперечнике – и опрокинули его на сухой глинобитный пол кузницы. В земле обнаружилось углубление. Нальжан наклонилась и вынула оттуда промасленный полотняный мешок.
– Здесь все, что осталось от твоего наследства, Канболет, – сказала она. – Развязывай мешок.
Волнуясь от неясного
– Как он сюда попал? – хриплым голосом пробасил Тузаров. Он устало опустился на скамью и поставил панцирь рядом с собой.
– Сестра тебе расскажет, – Емуз посмотрел на сестру, кивнул ей головой и вышел из кузницы.
И Нальжан рассказала о кровавой резне и пожаре в усадьбе Тузаровых, о встрече с бешеным Мухамедом и Вшиголовым Алигоко, о геройстве, старика Адешема. В тот день он не умер, а дотянул, как потом узнала Нальжан, до весны. А вот веселый Нартшу, весь израненный, выжил. Только не живет он в своем доме, а подался в горы, стал абреком. Рассказала Нальжан и о том, как сшибла с ног Мухамеда и расквасила нос Алигоко, о том, как грубо и низко вел себя Хатажуков.
Его выходка и подсказала Нальжан средство, при помощи которого она увезла панцирь. Нальжан просто надела «этот проклятый железный сай» [62] на себя, а сверху натянула сай обычный, суконный. Она поняла, что кровожадные пши затеяли это страшное побоище из-за одного только панциря – значит, он дорог. А раз так, то не видеть им панциря, как собственных затылков.
В суматохе она незаметно выбралась из каральбиевской спальни, вскочила на первую попавшуюся лошадь и погнала ее в степь. Потом, на другой день, она вспомнила о брате и поехала к нему. Панцирь сняла лишь у него в доме. Натерпелась и страху и неудобств. Очень уж давил он ей в груди.
62
верхняя одежда кабардинок, похожая на современную кофту
Емуз полюбовался опасной реликвией и спрятал ее в своей кузне. Было решено помалкивать о неожиданном приобретении и даже постараться не вспоминать о нем до лучших времен.
– Уо, Нальжан, – тихо произнес Канболет, – я никогда не был ранен, но сегодня в начале твоего рассказа почувствовал себя так, словно у меня открылась старая рана. А теперь – будто слова твои ее исцелили.
– Ах, Канболет! Что это у тебя с глазами? Как ты смотришь…
– Я не знаю, как я смотрю, Нальжан. Я только знаю, что думаю.
Нальжан чуть задержалась в дверях кузницы:
– Иногда и женщине не вредно подумать. Например, о том, что пора готовить обед…
– Ну, конечно, – засмеялся Тузаров. – И кусок хлеба из рук такой женщины – дар пророка!
Нальжан смущенно отмахнулась рукой и поспешила к летней кухне.
В кузницу вошел Емуз и деловито спросил:
– Поставим чурбан на место?
– Поставим, – согласился Канболет. – А панцирь… – Тузаров сам поднял чинаровый комель. – Панцирь пусть будет в доме. У меня есть насчет него кое-какие намерения.
– Тебе виднее, – ответил Емуз. – А что касается молодого мужчины, которого ты хотел бы встретить, я, кажется, смогу тебя с ним свести.
Тузаров удивленно вскинул брови.
– Неужели ты имеешь в виду того загадочного уорка, который помог нам попасть на корабль?
– Да.
– Но откуда тебе может быть известно, кто он такой, если я не узнал даже его имени?
– Нетрудно догадаться, – пряча в усы довольную ухмылку, сказал Емуз.
Канболет больше не стал ни о чем допытываться.