Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Кубати разгреб теплую золу в очаге и стал раздувать тлеющие угли, а его юный приятель положил на пол принесенную с собой охапку дров, снял котел с очажной цепи и вышел.
– Этого моего юного помощника, – сказал Шумахов, – зовут Куанч. Балкарец. Живет у меня с прошлой осени. Сирота. Был крепостным у одного таубия. Не вытерпел унижений, осмелился на одну предерзкую выходку и еле ноги унес. Теперь обучается ремеслу у единственного кузнеца среди кабардинских уорков и единственного уорка среди кабардинских кузнецов.
– Наверное, хороший мальчуган? – спросил Канболет.
–
В очаге уже разгорелось веселое пламя. Кубати подложил в огонь еще несколько сухих поленьев и заторопился во двор. В дверях он чуть не столкнулся с Куан-чем, который тащил котел с водой, где плавали куски свежеразделанной бараньей туши. Повесив котел над огнем, Куанч предложил:
– Хозяин! У меня уже в саду костер горит. Можно, я жалбаур сделаю быстро? Балкарский, настоящий, хорошо? Ладно? – он говорил по-кабардински бегло, но произношение выдавало в нем представителя другого народа.
– Это печенка, завернутая во внутренний жир? – переспросил Емуз. – Делай. И молодого гостя попотчуй. Ну и, если сами все не съедите, нам тоже принесите по кусочку.
Широкоскулое румяное лицо парня залилось краской. Он укоризненно покачал головой:
– Так можно разве говорить, а? Емуз добродушно усмехнулся:
– Ладно, иди.
Канболет, наблюдая за всеми этими домашними хлопотами, которые казались ему милыми и трогательными, чувствовал в своем сердце блаженную умиротворенность.
После того как Нальжан поставила перед мужчинами большой кувшин с холодной махсымой, Емуз небрежно заметил, что теперь их на время оставили в покое. Канболет понял: Шумахов хочет послушать рассказ своего нежданного гостя.
– Хорошая махсыма, – похвалил напиток Тузаров, – я такой не пробовал, семь лет…
Емуз снова наполнил резные деревянные чаши.
– Должен я тебе сообщить, дорогой мой бысым [55] , а главное – брат Нальжан, которая была не чужой в доме Тузаровых, что имя моего спутника – этого безусого джигита – Кубати, а имя его отца – Кургоко Хатажуков. – Канболет помолчал, глядя в упор на Емуза, и продолжил:
55
хозяин угощения и ночлега
– Ты самый первый человек, которому я открываю эту тайну, не считая одного случайного встречного, которого я, ничего не объясняя, попросил только передать князю, что его сын жив.
Емуз выронил чашу – она упала донышком на столик, но не опрокинулась. Он снова ее поднял и отпил несколько глотков.
– Значит, маленький Кубати не утонул?! И нашему главному пши предстоит большая радость?
– Ему-то предстоит, а вот мне – не знаю.
– Да-а-а… Пока об этом один аллах знает. Как ты поладил с мальчиком? Или ему неизвестно свое имя, или он не подозревает о том, что оба его дяди…
– Ему-то все известно, – перебил Канболет. – Но не всем известно, что на мне кровь лишь одного Мухамеда, убийцы моего отца. А Исмаила тоже убил Мухамед, когда тот пытался помешать ему в охоте за этим проклятым
Брат убил брата прямо на глазах ребенка. Это видел еще один человек – Алигоко Вшиголовый.
– Вот это новость, клянусь наковальней Тлепша! Да простит аллах нестойкость Емуза (каб., значит «стойкий»), у которого этот бог частенько соскакивает с языка. Но каков Алигоко! Вот шакал! Ведь он тебя, Канболет, с головы до ног облил кровью Исмаила. И все в Кабарде поверили, что ты…
– Я опасался этого, – грустно сказал Канболет, – но все же надеялся, что правда не будет похоронена.
– Ничего. Теперь мы ее раскопаем и сбросим с нее покровы лжи.
Собеседники, задумавшись, некоторое время молчали. В котле закипала вода. В комнату бесшумно проскользнул Куанч, ловко снял иену, подбросил в очаг дров и так же неслышно исчез.
– Да! – встрепенулся Емуз Шумахов. – А ведь я должен, наверное, принимать твоего капа, как принимают княжеских сыновей?
– Нет, – решительно возразил Тузаров. – Он пока еще только мой воспитанник. И я не учил его кичиться княжеским происхождением. – Канболет сказал это точно таким же тоном, как и слова о том, чему не учил его старый Каральби. – Мой кан крепко усвоил одно важное правило: если чем и стоит гордиться в жизни, то не благородной кровью, а благородными и мужественными поступками.
– Об этом же говорит один человек, которого я уважаю больше всех в Кабарде! – Емуз был заметно взволнован.
– Кто этот человек? – спросил Тузаров.
– Я тебя еще с ним познакомлю. Ты вряд ли слыхал о нем.
– Я вообще мало встречал хороших людей…
– Зато всяких людей повидал, я думаю, множество?
– Повидал… Расскажу тебе все по порядку… Слушай мой хабар, – сказал Тузаров.
* * *
После того как я отомстил бешеному Мухамеду за смерть своего отца, а затем прошелся плетью по шакальей морде Шогенукова и разрубил пополам его шапку, я думал, что мне никогда больше не жить в Кабарде, никогда не видеть родной земли. И вдруг я натыкаюсь в лесу на мокрого, дрожащего от холода и страха мальчика, чуть не утонувшего в тот вечер в Тэрче. Узнав, кто он такой, я решил взять его с собой в изгнание. Вырастив из сына князя мужчину и воина, я мог рассчитывать на примерение Кургоко. Немало, думал я, будет значить и рассказ самого Кубати о смерти Исмаила. Скорее бы Хатажуков узнал правду…
Я очень радовался тому, что мальчика не пришлось увозить силой. Об одном только я жалел и продолжаю жалеть до сих пор: напрасно оставил в живых Алигоко Вшиголового. Но в тот час я еще не подозревал, что руку убийцы моего отца и разорителя нашей усадьбы направлял именно он, трусливый подстрекатель и алчный хищник. И понял я это уже позже и не без помощи Кубати, который через несколько лет, повзрослев, смог то-настоящему оценить иге подробности поведения Алигоко, каждое произнесенное им слово, каждый многозначительный взгляд или ухмылку – так мы с ним и разобрались в истинном смысле тех кровавых событий.