Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Сейчас, наверное, начнем. Совсем темно стало. Как в котле, накрытом крышкой. Даже ни одной звезды не видно. И татары угомонились…
– Вот так же было темно, – это уже другой голос, по-старчески дребезжащий, – когда стояли мы ночью на крутосклонном берегу Псыжа и…
…И о том, что же все-таки произошло на упомянутом крутосклонном берегу, ветерану досказать не удалось.
– Пошли! Пошли!! Пошли!!! – пронеслась резкая команда из конца в конец «ишачьего ряда», и, подгоняемые ударами плетей и кинжальными укольчиками, взволнованные животные резво затрусили вперед, сотрясая ночной воздух обиженным ревом.
Когда до неприятельского лагеря
Сравнение с потревоженным пчелиным роем было бы слишком бледным. Отчаянные вопли крымцев, надсадный ослиный рев, гулкий топот десятков тысяч копыт и пронзительное ржание коней – от всего этого, казалось, небо не выдержит и рухнет на землю. Кабардинское ополчение еще не успело добраться до врагов, а среди тех уже были тысячи задавленных насмерть и покалеченных. Боевые кличи кабардинцев тонули в разноголосом гаме татар; звона металла не было слышно, хотя все восемь тысяч ополченцев уже вступили в битву.
Каждый понимал: надо успеть нанести крымцам как можно больший урон, пока еще горит сено, но вот кто-то догадался и поджег одну мажару, в другом месте запылала другая, затем третья… Стало светлее, несмотря на то, что многие ослики, из самых догадливых, когда их спины припекло по-настоящему, начади кататься по земле и гасить пламя. Остальные животные неслись напролом к дальнему краю становища, как бы подталкивая перед собой лавину лошадей и людей, все уплотняющуюся по пути к пропасти. Напор живой лавины был так силен, что целые сотни татар, будто сметаемые гигантской метлой, сыпались с сорокасаженного обрыва вниз, к реке. Обреченные, они упирались, рубили саблями своих же людей, на которых давили задние ряды, лучники осыпали эти ряды ливнем стрел, но попробуйте сдержать горный обвал!
Неподалеку от ханского шатра в первый и последний раз с ужасающим грохотом рявкнула татарская пушка, причинившая вред лишь своим хозяевам. Незадачливые пушкари переусердствовали, начинив се слишком большим зарядом пороха: литой чугунный ствол разорвался в куски и несколько человек было убито и ранено. Переполох усилился.
– Зажигайте повозки! – хрипло кричал Кургоко, размахивая окровавленной саблей. – Жгите мажары!
И увидел князь пронесшегося по полю битвы Шота с факелом в одной руке и своей неимоверной дубиной в другой, увидел, как занялась дымным пламенем еще одна повозка. Пробежал мимо князя и какой-то странный бородач с длинными космами русых волос на непокрытой голове: он гнался за двумя татарами, утробно гогоча и выкрикивая русские ругательства. Те обернулись и с яростью стали отбиваться, короткими кривыми клычами от его тяжелого клинка.
Сбоку выскочил одноглазый всадник:
– Держись, Жарыча! – рявкнул он и рубанул саблей одного из татар.
«Где же Кубати? – думал Кургоко, пробиваясь к центру побоища. – Не видно и Казанокова…»
А Кубати еще в самом начале ворвался в центр лагеря, где удалось уцелеть и не оказаться вовлеченными в бешеный поток бегущих животных и людей, превратившихся в беспорядочное стадо, еще множеству завоевателей. После того как схлынула убийственная лавина, они опомнились и взялись за оружие, инстинктивно теснясь к пятнам света вокруг горящих мажар. Некоторые из них ухитрились даже поймать коней и вскочить в седла.
Кубати дрался одновременно с двумя всадниками да еще двое пеших наскакивали с боков, пытаясь достать его вороного остриями сабель. Один из них подобрался слишком близко – тут же получил молниеносный колющий тычок в горло, тоненько всхлипнул и упал.
Вороной грудью столкнулся с конем широкоплечего молодого татарина, рубанувшего изо всех сил тяжелым ятаганом. Кубати отразил удар, уклонился от сабли второго всадника и, в свою очередь, успел раскроить плечо этому второму, который завизжал, как женщина, нечаянно наступившая на лягушку, и свалился с коня. Однако с первым всадником было справиться непросто. Он искусно владел и конем и клинком. К тому же мужество отчаяния придавало ему силы, Да помогал назойливый пеший ратник, не оставлявший надежду спешить Кубати. Впрочем, от притязаний последнего избавила нашего героя пика безусого Бишки, появившегося здесь вместе с двоюродным дедом.
– Молодец, мальчишка, клянусь железными ногами Тлепша! – орал старый вояка. – Только не горячись, гляди в оба! Вон выплывают новые рожи из темноты!
И Сунчалей с Бишкой бросились вперед, давая возможность Кубати без помех завершить поединок. Татарин орудовал ятаганом ловко и мощно. Клинок Кубати был вдвое легче, и юноше приходилось применять все свое умение, чтобы сабля не сломалась под сильными рубящими ударами. Он мягко пружинил кистью, и, подставляя под ятаган лезвие клинка, в последний момент еле уловимым движением поддавал его вниз и чуть в сторону. Кубати все время старался теснить соперника конем, пока не прижал его почти вплотную к горящей повозке.
– Да это Бати! – вдруг крикнул, задыхаясь, татарин. – Вот собака!
– Ага! Соученик! – тоже узнал бахчисарайского знакомца Кубати. – Как поживаешь, Осман?
– Как надо, так и поживаю, а тебе жить больше не придется! – он сделал резкий выпад, но не достал Кубати.
– Нет, я еще поживу, – юноша ринулся в атаку. – А тебе нельзя задерживаться в этом мире. Слишком хороший у тебя был учитель, – удар, – и ты, дорогой Осман, – звон стали, – теперь очень, – свист клинка, – очень опасен!
– Так получи же, скотина! И-и-эх!
– Возвращаю тебе! На! На!!
Осман уже выдохся, пот заливал его глаза. Где-то он чуть-чуть опоздал – и сабля Кубати пришла в соприкосновение с его низким лбом. Еще дважды татарин слепо махнул ятаганом и зарылся лицом в гриву лошади. Кубати хотел рубануть еще, но увидел, что это лишнее: Осман тяжелым мешком плюхнулся на землю, а его лошадь рванулась в сторону от полыхавшей высоким пламенем мажары.
Кубати поскакал через темную полосу склона вверх, туда, где горела целая вереница повозок, составленных вместе наподобие ограды. Земля под копытами вороного почти сплошь была усеяна телами мертвых и раненых людей. «Где же Канболет? – думал он. – И Куанча не видно…»
А Куанч лежал в это время, придавленный своим убитым конем. Только что он летел вперед, напролом, упоенный азартом битвы, ощущая в себе могучую бесконечную силу и не ведая, что такое страх, но как назло две шальные стрелы прилетели откуда-то из темноты: одна глубоко вонзилась в шею коня, а наконечник другой вспорол кожу на голове Куанча. И он лежал теперь в полубреду-полусознании, и не было у него сил подняться…
Канболет бился у вереницы горящих повозок. Здесь татарам отступать было некуда и они дрались, как затравленные волки, прижатые к огненной стене плотными рядами пеших и верховых кабардинских воинов.