Страшен путь на Ошхамахо

Эльберд М.

У него спросили, чем же виноват этот дурной человек, если аллаху не было угодно направить его по истинному пути?

Тут кадий немного смутился, но все-таки вспомнил подходящий аят:

– В четвертой суре сказано: «Все хорошее, что случается с тобой, исходит от аллаха. Все же злое – от самого тебя».

Джабаги приник к уху Кубати, что-то спросил у него. Канболет услышал, как юноша отрывисто прошептал: «Это в девяносто первой».

Казаноков обратился к священнику:

– А как же быть с девяносто первой сурой, где сказано:

«Клянусь… душой и тем, кто образовал ее, и тем, кто вдохнул в нее злобу и благочестие…»

Сказано ясно: и злобу вдохнул, и благочестие!

Кадий с пьяной укоризной погрозил пальцем:

– А я слышал о тебе. Ты – Казаноков, известный безбожник и друг урусов. Нет, не с урусами черкесам надо дружить, а с нами, с Крымом и Блистательной Портой, подлинными оплотами правоверных! Вот как дружит с нами ваш Алигоко-паша. Хотя он, если разобраться, вдвойне предатель. То преподносит луноподобному священный панцирь, то коварно выкрадывает его снова…

Вся свита Хатажукова изумленно ахнула и заволновалась.

– Где же сейчас Алигоко? – с ледяным спокойствием спросил князь.

– Ускакал. С ним еще тот, похожий на одичавшего буйвола…

– Куда ускакал?

– Не знаю. Только не с ханскими людьми. Теперь это для него опасный путь.

– Вы прочли надпись на панцире?

– Нет. – Кадий поискал глазами своего грамотея. – Вот этот… Дайте еще меда… Вот этот сын греха и внук навозного осла, – старик уже начал заговариваться, – курева наанашился и… У вас есть плети? Дайте ему плетей! Сам Каплан-Гирей соизволил повелеть…

– Нет! – отрезал Кургоко. – Кабардинцы могут убивать, но никогда не применяли пыток. Истязать людей мы не умеем.

– Почему? – удивленно икнул кадий.

– Не каждому это дано понять, – сказал Джабаги.

– Ты, уважаемый, и твой абыз побудете нашими гостями, пока мы не найдем Алигоко, – решил Хатажуков. – Хорошо?

– Хорошо! – согласился кадий. – Мед еще есть? Мед еще был. И еще долго пили, произнося хохи в честь присутствующих и поминая заклятым словом хана Каплан-Гирея: «Ему без урожая быть, с виду безобразным, чтоб у него под саклей лягушки водились; да высохнет он, как лошадиная шкура, да вытекут у него глаза, как у слепой лошади; летом ему без молока быть, а зимой без шубы; нам же счастливыми быть, чтоб даже собаки наши сеном кормились, а хану – несчастливым, чтоб даже его невестки в его доме добро разворовывали!»

– Так чья же голова хорошо работает? – спросил Хатажуков у Джабаги. – Ты обещал сказать, кто придумал это ночное нападение с вязанками сена горящего.

– Теперь скажу. Теперь нашим благородным пши поздно будет возмущаться тем, что, дескать, желторотый юнец их учит, – с тихим смешком произнес Джабаги. – Твой сын это придумал. Кубати.

Слово созерцателя

Безотрадным было зрелище ханского бегства. Понуро тащились измученные лошади, оставляя подковы в липкой грязи раскисших дорог. Голодные и обозленные всадники постоянно должны были остерегаться черкесских пуль и стрел, неожиданно вылетавших из кустарниковых чащ, отставшие неминуемо подвергались нападению небольших отрядов, скачущих по следам тех, кто шел по шерсть, а возвращался стриженым. Были убийственными и холодные ночлеги в малодоступных болотисто-лесистых местах. Охали больные, стонали раненые. Если кто-то не мог продолжать путь, его просто бросали на дороге, и

бедняге оставалось лишь уповать на аллаха, который не был намерен расточать свою милость до бесконечности.

За рекой Кумой у крымчаков начался повальный падеж лошадей, а среди войска вспыхнула эпидемия. Лихорадка и кровавый понос собрали такую обильную жатву, о какой трудно было мечтать защитникам адыгской земли.

Основательно потрепали татар вместе с полком турецких янычар и в следующем году, на Кубани.

Великого неудачника Каплан-Гирея лишили престола.

Новое вторжение ожидалось и в 1709 году. В это время турецкийсултан Ахмед намеревался нарушить мирный договор с Россией и двинуться вместе с крымским ханом на Украину, где уже находился со своей армией союзник Порты Карл XII. Случай, казалось, был очень удобный, но…

В мае Петр Первый привел в Азов флотилию из 241 новейшего военного судна. Демонстрация столь могучего флота произвела на Турцию должное впечатление, и шведскому королю было предоставлено самому расхлебывать им же заваренную полтавскую кашу.

Накануне битвы Карл обратился к своим офицерам с такими словами:

– Он (т. е. Петр) приготовил нам много кушанья. Идите же завтра туда, куда ведет вас слава.

«Кушанье» оказалось чрезвычайно неудобоваримым…

После «зело превеликой и нечаемой виктории» русской перестала существовать «непобедимая» тридцатидвухтысячная армия шведов.

Карлу с трудом удалось удрать в Константинополь, под крылышко султана.

Плодовитый французский историограф герцог Луи Сен-Симон очень верно оценил итоги 1709 года, принесшего «полное изменение положения на севере: упадок… Швеции, которая так часто приводила в трепет весь север и не раз заставляла дрожать империю и австрийский дом, и необычайное возвышение другой державы, доселе известной лишь по названию и никогда не влиявшей на другие страны, за исключением своих ближайших соседей».

Время для такого же «изменения положения» на юге еще не пришло, но предпосылки для будущих перемен уже создавались. К этим предпосылкам имели прямое отношение и адыги.

ХАБАР СЕМНАДЦАТЫЙ,

напоминающий слова Тлепша из народной песни:

Считаюсь я сыном матери,

Меня никогда не рождавшей.

Сыном меня считает,

Отцовства не знавший отец

На другой после битвы день князь Кургоко собирался домой.

Разъезжались в разные стороны группы всадников и разбредались пешие ополченцы, большинству из которых так и не удалось заполучить хотя бы по одной «пленной» лошади: уорки присваивали татарских коней целыми косяками.

(Пока «степенные» делили добычу, крестьяне хоронили мертвых воинов.)

Кому отправляться на поиски Вшиголового, было ясно с самого начала: Тузарову Канболету и Хатажукову Кубати. А вот где его, предателя, искать, выяснили несколько позже.