Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Нет, не нравится нам такая замогильная жизнь, – подвел итог Ханаф. – Чтобы жить и не провести весной борозду по просыпающейся земле, не услышать на заре петушиного крика, не увидеть, как твой несмышленыш тянется к тебе ручонками?!
Адильджери вскочил на ноги и, прежде чем торопливо их унести, проговорил голосом усталого отчаявшегося человека:
– Может, им, язычникам твердолобым, жить осталось всего одну ночь, а они. а они, шайтан знает, о чем они думают!
* * *
О
Он мучительно искал верное решение, как лучше распорядиться ограниченными своими силами, но ничего путного в голову не приходило. Если на рассвете напасть первыми, ошеломить неожиданной атакой и затем быстро отступить… Нет, не годится. Кабардинцы, увлеченные горячкой боя, даже не услышат, не захотят услышать команду об отступлении. У них свои понятия о воинской доблести. Вместо того чтобы урвать победные цветы кратковременного внезапного натиска и с благоразумной поспешностью скрыться в лесу, ожидая нового удобного случая, храбрые джигиты в погоне за новыми цветами полезут дальше и увязнут в глубоком болоте численного превосходства крымцев. Выжидать? Бросаться из засад? Совсем не годится. Так не задержишь татар. Они могут успеть перехватить беженцев, закупорить проходы в ущелья, как сосуды затычками. Кроме того, и это самое худшее, Кургоко, действуя одним пальцем, не будет знать, что делают остальные девять…
Сейчас вокруг него собрались именитые князья и тлекотлеши, ждут кургоковского слова, сами пока ничего не предлагают. Издали на Хатажукова посматривает веселыми пытливыми глазами Ханаф – хорошо запомнил Кургоко этого славного человека! А вот возвращаются с опушки леса земляки и, можно сказать, верноподданные князя – добродушный бугай Шот и Тутук, лихой парнишка, который вполне мог оказаться сильнейшим на недавних игрищах и заполучить великолепный панцирь, будь у него соперник послабее; чем Кубати. (Сын тут же стоит поодаль, скромно прячась за спинами Тузарова и Казанокова.)
Кургоко встал со ствола поваленного дерева – сидел на нем долго и в неудобном положении, пока не заныла поясница, – оправил черкеску. Князья и тлекотлеши насторожились, подались вперед.
– Эй, сосед! – Хатажуков окликнул Шота. – Что вы там с приятелем видели интересного?
Польщенный тлхукотль с удовлетворением хмыкнул и остановился.
– Крымцев там кишит, как пчел в ульях после заката солнца. Наша добрая Псыхогуаша сыграла с ними неприятную шутку: из-за ливня, а потом купания поголовного в холодном Балке татары лишились сухого топлива и устраиваются на ночлег без огня, мокрыми. Жаль, чихают не все разом и не в одну сторону, а то сдули бы с обрыва шатры хана и его пашей, чтоб трясучка ихние кишки узлами завязала!
– Твое желание, Шот, конечно, благородное, – со сдержанным смешком сказал Кургоко, – но завтра нам придется все же надеяться только и только на свое мужество.
– А почему не сегодня? – спросил Арзамас Акартов. Князь отрицательно покачал головой:
– Скоро будет совсем темно…
Джабаги, Канболет, Кубати о чем-то оживленно пошептались, затем Казаноков быстро подошел к князю:
– А в самом деле – почему не сегодня? И чем темнее, тем лучше! Здесь этот парень, – Джабаги кивнул па Шота, – своими ульями и пчелами напомнил того горящего козленка, который прыгал, по пасеке. И вот кое-кому пришла в голову мысль: а если козленок не один и если вообще не козлята…
Кургоко поднял руку:
– Не продолжай. Я всё понял! Шот! Я поручаю тебе взять людей, сколько нужно, согнать к закраине леса всех ослов и привязать па спину каждого по хорошей охапке сена. Думаю, у нас наберется, хотя бы сотни три этих животных.
– Я тоже все понял, мой князь! – радостно взревел Шот. – А три сотни ослов наберется, даже если считать ослами только тех, у кого четыре копыта и длинные уши! – с громким хохотом он помчался исполнять приказание.
– А вы поняли? – обратился Хатажуков к окружающим.
Князь Ислам-бек Мисостов, сторонник союза с крымцами, кисло осклабился:
– Вместо нас воевать будут ослы? Разве это украшает адыгов?
– Не слыхал я, чтоб наши предки ишаков себе на помощь призывали, – озадаченно пробормотал Карабин-Кара.
Джабаги улыбнулся старику:
– Не зови прошлое, тхамада Кара! Новые поколения всегда взгромождаются на плечи предков и видят дальше, чем они.
– А ты, Мисост-паша, – усмехнулся Кургоко, – не беспокойся. Работы и нам хватит. Слушайте все внимательно и запоминайте. С наступлением темноты пешие ратники погонят ослов прямо на становище татар, вблизи которого одновременно подожгут сено. Это будет сигналом для всадников. Наша конница врубится в ханский стан вместе с пешими, когда ослы начнут метаться среди врагов. Отступать им будет некуда – посыплются с кручи, как мусор с высокого порога.
– Вот оно что! – с воодушевлением закричал Султан-Али Абашев. – Налетим, как совы на мышей! – он выхватил сверкающий клинок и со свистом рассек им воздух.
Не так пылко, но тоже очень одобрительно отнеслись к затее князя-правителя Ислам Мусаев, Арслан Катуков, Татаркан Мурзаев, балкарский таубий Гапалау Балкаруков – они сразу поспешили к своим лошадям и дружинникам, чтобы готовиться к сражению.
Кургоко положил руку на плечо Джабаги:
– Да-а… Хорошо работают «кое-какие» головы!
– Очень хорошо, – серьезно, без улыбки ответил Казаноков. – Но если ты имеешь в виду мою голову, дорогой Кургоко, то на этот раз ошибаешься. Сейчас я тебе пока ничего не скажу. Не-е, не спрашивай…
* * *
Более трехсот спокойных, безучастных к интересам людей осликов, навьюченных вязанками сена, были построены, как солдаты, в один ряд на границе леса и пастбищного плато. Сюда вплотную придвинулось все войско: впереди – пешие, позади – конные. О замысле ночной атаки знали все.
– Ну, серенький, – сказал Ханаф своему любимцу, – тебе предоставляется честь совершить такой подвиг, о каком твоя ослиная башка в жизни никогда не мечтала!
В темноте с обеих сторон сдавленно захихикали, а Ханаф притворно вздохнул:
– Завидую тебе, дружок. Возможно, ты узришь самого Каплан-Гирея и удостоишься чести согреть его своим теплом!
Смех стал погромче.
– Да тише вы! – послышался из задних рядов чей-то начальственный окрик.
Кто-то рядом с Ханафом заговорил вполголоса: