Страсть гордой княжны
Шрифт:
Так и стояли они – девушка в лунных лучах, юноша в полутени, заключившие уговор и почти наверняка знающие, что он будет нарушен. Неясно лишь, когда и кем именно.
Свиток двадцать четвертый
Утро, горячее и влажное, вступило в свои права. Пели птицы, приветствуя новый день, облака, едва заметные в высоком, по-летнему светлом небе, появившись, сразу же исчезали. Трепетала листва в дворцовом саду.
Покой Масуда нарушил скрип двери, хотя еще вчера, юноша мог поклясться в этом, двери
– Позволено ли мне будет, о почтеннейший, закончить свою работу?
Юноша кивнул. Быть может, он был бы более гостеприимен, если бы в руках девушки не поблескивал многоцветным перламутром странный узкий кинжал. Тот самый, который еще вчера заставил Масуда настороженно наблюдать за действиями красавицы.
Однако, к счастью, опасения новоявленного жениха оказались напрасными: девушка осторожно счищала этим самым кинжалом, вернее, специальным церемониальным ножом, избыток засохшей хны с ладоней и ступней Масуда. Она делала это так осторожно, что юноша вовсе ничего не чувствовал. Когда же девушка, завершив свой кропотливый труд, покинула покои «достойнейшего сказителя», он наконец смог по достоинству оценить усилия художницы.
Изумительный тонкий рисунок покрывал руки и ноги – и ладони, и тыльная сторона руки были украшены цветами и листьями, птицами в клетках и какими-то неведомыми, но весьма дружелюбными существами. Ногти на руках и ногах приняли оранжевый цвет, а рисунок на руках переливался всеми оттенками желтого: от едва заметного кремового до темного, почти коричневого, подобного закатному солнцу.
И вновь, второй раз уже за это странное утро, с отчетливым скрипом раскрылись двери покоев Масуда, и в сопровождении целой дюжины разряженных юношей вошел второй церемониймейстер. Лицо его светилось значимостью.
– Пора, о мудрый брат правителя. Сейчас ты наденешь свадебное платье, а я буду тебе рассказывать, что и зачем мы делаем. Прозорливость правителя нашего столь велика, что он именно мне дозволил раскрыть тебе глаза на все величие свадебного обряда, о находчивый сказитель и счастливый жених.
Масуд поклонился. Он уже заметил, что свадебное платье похоже на роспись, которую только что рассматривал на руках. Повторялся и узор, золотой нитью вышитый по кремово-желтому фону, вновь улыбались с обшлагов неизвестные существа.
– Желтый цвет, о мудрый брат магараджи, – это цвет солнца, цвет супружеской верности. А потому весь сегодняшний вечер тебя и красавицу Джаю Рану будут сопровождать венки желтых и оранжевых цветов, желтыми же гирляндами вы обменяетесь в присутствии гостей в знак верности своим клятвам. Более того, даже яства будут щедро сдобрены шафраном и украшены цветками настурции – желтыми на желтом, светящиеся богатством и счастливым предзнаменованием. Ибо нет более радостного события, чем свадьба, нет более значимого союза, чем супружество.
Масуд кивнул. Красота обряда сумела найти путь и к
– Да, кстати, почтеннейший. Ты говорил о яствах. Почему до сих пор не подан завтрак?
Старик покровительственно улыбнулся.
– В день свадьбы жениху и невесте не разрешается ничего есть вплоть до начала церемонии бракосочетания. Таковы древние наши обычаи. Но для тебя, иноземца, дозволено сделать исключение, и тебе будут поданы фрукты и вода. Они помогут поддержать силы, однако позволят насладиться и свадебными яствами.
Масуд благодарно улыбнулся. Оказывается, и в его положении иноземца есть свои преимущества. Но следовало подумать и о невесте, ибо он, будущий муж, обязан беспокоиться о жене всегда, в любую минуту ее жизни.
– Позволено ли мне будет просить тебя, мудрейший, чтобы и невесте моей подали воду и фрукты?
Старик поднял недоуменный взгляд.
– Традиции моей страны говорят, что мужу и жене следует вместе терпеть все лишения, чтобы семейная жизнь воспринималась одинаково.
Лицо церемониймейстера просветлело. «Ого, старик. Оказывается, вот он, ключик – древность традиций. Ну, теперь мне будет совсем просто».
– Я распоряжусь, о будущий муж принцессы. Древние традиции всегда мудры, и не дело нам, чьи жизни столь ничтожны рядом с Вечностью, оспаривать их.
Масуд кивнул и принялся надевать платье. Тут же трое юношей бросились ему на помощь. Но одного сурового взгляда жениха оказалось достаточно, чтобы они вернулись на место. «Не хватало еще, чтобы мне какие-то бездельники помогали штаны надевать!» – подумал Масуд.
Почему-то им овладел беспричинный гнев – юноша едва удержался от крика. Однако вскоре понял, что сердит не он, сердится его невеста. Уж у нее-то более чем достаточно причин для раздражения.
Фрукты на огромном блюде тоже были ярко-желтыми: персики, абрикосы, айва. Лишь вода, холодная и свежая, была прозрачна и бесцветна. «Остается возненавидеть желтый цвет только потому, что в него будет наряжен сегодня весь дворец!»
Старик-церемониймейстер безмолвно стерпел трапезу жениха и его самостоятельное одевание. Однако как только Масуд взялся за огненно-желтый кушак, встрепенулся и не терпящим возражений голосом проговорил:
– Не дело жениху одеваться, будто он простолюдин. Позволь дальше нам по нашим традициям провести сегодняшнее празднество.
Длинный, как дорога в неведомое, огненный кушак наконец был завязан. Столь же яркий тюрбан, с огромным желтым (о Аллах всесильный и всевидящий!) алмазом был надет.
– Теперь традиция говорит, что ты должен оседлать коня и верхом отправиться к дому невесты. Однако дом невесты – это и твой дом. Поэтому разумно будет, если ты верхом прибудешь в храм. Так нам удастся и древний обычай соблюсти, и не наделать очевидных глупостей.
Масуд усмехнулся тому, сколь удивительно быстро старик смог пересмотреть свои взгляды на традиции и разумность поведения.