Страсть на холсте твоего преступления

Grots Mirin

Харрис отступил, и я скрылась в своей клетке, где сразу же поставила холст напротив окна.

Каждый цвет, каждая кисточка становятся моим голосом, громким криком моей души. Я переношу на холст все эмоции, все те непостижимые чувства, которые тревожат меня. Он становится отражением моих глубоких мыслей. Мои краски становятся свидетелями того, что я испытываю. Часто в моих работах есть сплошная абстракция, словно я пытаюсь отобразить сложность своей души. Боль, печаль, разочарования — все это находится здесь, на этом холсте. Я рисую все негативные эмоции, чтобы освободиться от них, чтобы они

больше не сжимали мое сердце. Я смотрю на итоговую картину, когда на часах уже глубокая ночь. Оценив трезвым умом холст, я горько усмехаюсь.

Мужчина стоял посреди туманной картины, словно незримый властелин мистического мира. Его силуэт выделялся на фоне серого марева, олицетворяя силу и мужество. Туман, как пелена, окружал его со всех сторон. Он смотрел вперед с непоколебимым взглядом, словно готовый к любому испытанию. Два голубых сапфира светились на фоне тёмных красок. Мой тёмный незнакомец. Я смотрела на холст, замечая в нём Харриса.

Я провожу по засохшей краске подушечками пальцев, очерчивая полные губы Харриса. Табун мурашек разгоняется в пояснице, поднимаясь по спине к сердцу. Откуда они? Что меня испугало? Темнота? Холод? Нарисованный опасный взгляд голубых глаз? Нет. Мурашки неприятно заставляли вздрогнуть.

— Это не от холода и темноты, причиной моих мурашек всегда был ты, — шепчу я, смотря в голубые глаза своего ненавистного искусителя.

Глава 20

Мои глаза в тебя не влюблены, —

Они твои пороки видят ясно,

Но сердце ни одной твоей вины

Не видит. И с глазами не согласно.

— Уильям Шекспир, Сонет 141

Я не спала всю ночь, прощаясь с клеткой, из которой меня кормили с руки, которая подарила мне столько тревожных, запутанных, эмоциональных дней. Я рассматривала белизну потолка, вид из сверкающего в ночи окна, шкафа и себя в отражении небольшого зеркала. Я опустила ноги на вечно холодный пол, по которому не могла ходить без обуви или носков и прошла к стоящему возле окна холсту. Я решила оставить картину Харрису, как подарок и воспоминание обо мне. Я подписала её, чтобы оставить частичку себя, свой почерк, роспись художника.

«Ничто не может изменить то, что мы разные»

Я эмоция, а ты её заученный носитель.

Проведав Эйвона, который спал на диване, я провела ладонью по его мокрому от холодного пота лбу.

— Ты уезжаешь? — хрипло больным голосом окликнул он и открыл шоколадные глаза. Я поджала губы от его плохого вида и кивнула.

— Понятно. Ты бежишь, — Эйвон прикрыл глаза, его белые крашенные волосы растрепались на макушке. Он выглядел измученно, будто ночь давалась ему с трудом.

Я ничего ему не ответила и молча вышла из дома.

Я обратилась к одному из охранников, который до этого времени, следил за мной, чтобы я не сбежала. А сегодня он сам готов вызвать мне машину, чтобы я ушла. На часах 07:45. На улице морозное, холодное, скрывающее солнце утро. Харрис и жители поместья не успели проснуться, а я уже бегу. Бегу из своей клетки, бегу от места, из которого раньше я мечтала сбежать. Так почему в груди колючее, распирающее, жгучее чувство? Будто выбили из-под ног и заставляют делать то, чего не хочешь? Я покачала головой, кидая мимолетный взгляд на дом Харриса, запрыгивая в машину, которая отвезёт меня домой.

Мой дом. Я стояла на крыльце перед дверью, когда охрана с шокированным выражением лица, впустили меня внутрь. Я сжимала сумку на плече и дрожала, но никогда не признаю, что стою перед своим страхом. Перед местом, в которое тревожно возвращаться, потому что не знаешь ждут ли тебя. Как отреагирует мама? Что она скажет про отца? Какую ложь я должна буду поддерживать?

Дверь открывается и меня обдувает ветерок, я прикрываю глаза в волнении.

— Терра? — раздается итальянский голос Энцо, и я распахиваю глаза, всматриваясь в острые черты лица. Он оброс. Щетина на щеках придает ему мужественности, делая его взрослее своего возраста. Сильный, коренастый, красивый.

Мы смотрим друг на друга, не скрывая свои разглядывания и я медленно осознаю, что внутри меня пусто. Сердце не бьется в волнении, руки не дрожат и не потеют, а дыхание остается спокойным и ровным. Тереза три месяца назад расплылась бы в счастливой улыбке, увидев оценивающий взгляд Энцо. Но не сейчас, ведь что-то изменилось. Я поменялась.

— Так и будешь стоять или пропустишь меня в дом? — от моей резкости и холода, он на секунду вскинул брови и замялся.

— О, конечно, прости, — он шире открыл дверь, и я прошла мимо, но не слишком далеко, Энцо мягко схватил меня за запястье. Я посмотрела вниз, на наше соприкосновение и только потом подняла глаза на парня.

— Твое возвращение неожиданное. Я растерялся, но рад, что ты вернулась, — тепло в его голосе заставило мои губы сжаться и я выдавила улыбку. Я хотела увидеть маму, обнять младшую сестру и почувствовать бывалую строгость. Я вернулась домой, но это была не старая «Я» и после встречи с Энцо, я полноценно пришла к этому.

Мама сидела в гостиной за чашкой чая, которую ей подавала одна из горничных. Когда я появилась в дверном проеме, ложка в ее чашке неприятно упала, и она расширила глаза.

— Лилиан, — прошептала удивленно мама, заставив меня дернуться. Лилиан. Меня так редко называли вторым именем и только Эйвон смеет коверкать его. Я улыбнулась, насколько смогла и сделала уверенные шаги вперед. Мама не из тех людей, кто после долгой разлуки бежит с объятиями и улыбками, говоря о том, как без меня было плохо.

Она сдержанна, хладнокровна и никогда не признается, что тосковала.

— Нас не предупреждали, что ты вернешься так скоро, — произнесла она и я нахмурилась, наблюдая за удивленной горничной, которая скрывалась в столовой. Интерьер слегка поменялся, некоторые вещи подверглись перестановки, добавились домашние цветы. Запах и атмосфера осталась прежней.