Страстотерпцы
Шрифт:
Ртищев улыбнулся. И Алексей улыбнулся.
— Завтра день радостный, а ныне великий. И Грановитая палата тоже великая, для дел царственных, вселенских. — Фёдор Михайлович говорил озабоченно, пристрастно осмотрел приготовленную для облачения одежду. — Но ты помни, Алёша-свет! В Грановитой палате тебе придётся слушать бояр, послов, говорить речи — Бог даст, долгие, счастливые годы, когда сам будешь самодержцем. Пусть же сегодня не трепещет твоё сердечко.
— А я и не боюсь! — сказал Алексей, но голос у него вдруг сорвался.
— Ты полежи! — посоветовал Фёдор Михайлович, подвёл к постели и удалился на цыпочках.
Алексей засмеялся, и ещё кто-то засмеялся.
— Господи! — перекрестился царевич.
Невидимка засмеялся пуще.
Алексей отбежал под образа, опустился на корточки и увидел: под кроватью сидел братец Фёдор.
— Я убежал! — сообщил Фёдор и позвал к себе: — Подойди, я тебя потрогаю.
— Зачем меня трогать.
— Ты — царь.
— Не царь, а наследник.
— Я сказал Хитрой: и я — наследник! А Хитрая не велит наследником зваться.
Фёдору в мае исполнилось шесть лет, его забрали с женской половины дворца. К мужской жизни он ещё не привык. Алексей пожалел братца:
— Вот если я помру, тогда ты тоже будешь наследником.
— Буду! Буду! — захлопал в ладоши Фёдор.
Алексей обиделся, проглотил комок слёз: Господи, что же братец радуется? Глупенький-то какой!
Спросил:
— Хочешь мою цепь поносить? Только на единый миг, а то кто войдёт ещё.
— Хочу! — сказал Фёдор, но остался под кроватью.
— Вылазь! — Алексей взял со стола тяжёлую золотую цепь, разглядывал крест с Богородицей и Младенцем.
Фёдор выскочил из-под кровати, как медведь из берлоги, приткнулся к брату, затеребил, приплясывая:
— А я вот он! А я вот он!
— Стой по-царски, покойно!
Фёдор закрыл глаза.
— Не жмурься. Смотри ласково. Чтоб все тебя любили.
Фёдор хихикнул, рот у него расползся до ушей.
— Рот закрой! Глазами улыбайся! — Алексей поднял цепь над головою брата. — На меня возлагали её вселенские патриархи!
Опустил цепь на цыплячьи плечи братца.
— Тяжело?
— Я потерплю! — прошептал Фёдор, становясь неподвижным и будто прирастая к цепи.
— Братья царя — его руки, его ноги, его ум, — сказал Алексей назидательно. — Ты, великий князь, будешь в походы ходить, города строить... Корабли! Батюшка уж такой большой корабль строит! А мы с тобой построим тыщу больших кораблей. По всем морям под парусами побегут.
Покрутил глобус на столе для занятий, подал царевичу рисунок с изображением большого, с поднятыми парусами, корабля.
Фёдор снял цепь, взял картинку и проворно шмыгнул под кровать. И вовремя.
Прибежала запыхавшаяся мамка Алексея княгиня Анна Григорьевна Катырева-Ростовская.
— Царевича Фёдора украли!
— Ах-ха-ха! Ах-ха-ха! — развеселился под кроватью «украденный».
Мамка кинулась на четвереньки.
— Он, батюшка! Он, светлый свет! А ведь Анна Петровна голову потеряла! Живёхонький ты наш, светлёхонький!
Кинулась с радостными кликами за бедной Анной Петровной Хитрово, навела целый курятник нянек.
Принялись выманивать Фёдора из-под кровати, а он не шёл.
— А ну, тихо! — строго и звонко приказал наследник и позвал брата: — Фёдор Алексеевич! Иди-ка погляди, как меня будут облачать в царское платье.
Фёдор немножко подумал, показался из укрытия, опасливо озираясь на мамок. Алексей подошёл к нему, взял за руку.
— Государь, Алексей Алексеевич! — поклонилась наследнику Анна Петровна. — Дозволь забрать его высочество.
— Вот обрядят меня, Фёдор Алексеевич и пойдёт с вами. Я обещал ему.
И хитрая Хитрово не посмела перечить в светлый праздник пресветлому виновнику праздника.
А праздник был на всю Россию. Столы царь повелел накрывать в Грановитой палате.
После молитвы, благословения вселенских патриархов, патриарха московского к великому государю Алексею Михайловичу обратился с благодарственной речью объявленный всему свету наследник престола государь-царевич и великий князь Алексей Алексеевич. Сначала говорил на вечной латыни, потом по-русски.
Алексей Михайлович сиял, видя, что многие бояре и окольничие от изумления ухватили себя за бороды, другую речь царевич сказал, обращаясь к вселенским патриархам, причём первую часть её произнёс на греческом языке.
На пиру Алексей Михайлович дарил вселенских и московского патриархов серебряными, с кровлею, кубками, пожаловал по отрезу зелёного бархата, двумя отрезами атласа, отрезом камки, двумя сороками соболей.
Митрополиты и епископы получили по кубку без крышки, по отрезу атласа, по сорока соболей. Архимандриты, игумены и протопопы — денежное жалованье.
Наследник тоже дарил. Патриархам поднёс кубки с кровлею, по отрезу золотого турецкого бархата, по два отреза атласа, по два отреза камки, по два сорока соболей.
После здравиц и застолья Алексей Алексеевич провожал патриархов до передней великого государя и там, на посошок, поднёс Паисию и Макарию по отрезу рудо-жёлтого бархата, а Иоасафу — зелёного.
Великий государь провожал патриархов до деревянного крыльца, а царевич, воротясь в Грановитую палату, жаловал бояр, окольничих, думных и ближних людей водкою и романеей.
Распрощавшись с гостями, разоблачившись, Алексей Алексеевич повалился в опочивальне без сил на лавку. Ведь каждого гостя нужно было дарить здравицей и чашей, а чаша, как хорошая гиря, пока-то подойдут, поклонятся, примут.