Страстотерпцы
Шрифт:
Даже пеньки не могли найти на канаты: ни в Смоленске, ни в Дорогобуже, ни в самой Москве.
Пришлось государю входить во все дела. Писал каширскому воеводе, в Ямской приказ — чтоб подводы под всякие грузы были непременно; к коломенскому епископу — отпустить в Дединово канатных и бечевных мастеров. В Коломну Кутузову о безостановочном содействии корабельному делу, о присылке в Дединово кузнецов, якорных мастеров, парусных швецов, всего, что нужно.
К рязанскому воеводе, в Пушкарский приказ — о кузнецах же, в Оружейную палату — о посылке в Дединово токаря. К Марселису — с выговором, с приказом тотчас дать железо, в Большой Приход — о покупке в Москве тысячи пудов отборной пеньки, к иноземцам — Бахру и Быхлину — о подъёмах. Кто-то исполнял повеления на четверть — коломенский епископ, имея тридцать двух канатников и бечевников, выделил восьмерых. Кто-то приказа совсем не исполнил — в Оружейной палате токаря вдруг не нашлось... Но мельница молола и намолола наконец.
26 мая распорядитель корабельного строения дворянин Полуехтов донёс великому государю из Дединова: «Корабль на воду спущен, доделывается на плаву, а яхта, бот и шлюпки поспеют в скором времени».
12
Ордин-Нащокин, не доверяя дьякам Новгородской чети Дохтурову и Голосову, корабельное дело перевёл в Посольский приказ, да только недосуг ему стало искать сверх заготовленного леса ещё сто двадцать сухих брёвен в десять саженей длиной, в девять вершков толщиной, менять на корме орла на льва, искать машину для подъёма щеглов — так по-русски называются мачты.
Афанасий Лаврентьевич готовил великое посольское деяние.
Он пригласил в Курляндию, в Митаву, для заключения торгового союза северных стран полномочные посольства Речи Посполитой, Швеции и в качестве посредника — курфюрста бранденбургского.
Таких съездов ранее в Европе не бывало. Русский канцлер возводил проблемы торговли в достоинство первостепенных государственных забот, может, более значительных, нежели проклятые вопросы войны. Чтобы торговать, нужно иметь товары, нужно эти товары производить, а значит, работать. Не убийство, но работа — вот достойное, естественное божеское дело людей.
Торговля, соединяя царства и народы общими заботами, обещала покой городам и весям. Тайный умысел съезда впервые был добрым: война становилась невыгодной.
Алексей Михайлович благословлял своего оберегателя посольских дел: торговый договор между бывшими многолетними неприятелями подвигнет все три царства к заключению вечного мира. А у вечного мира — и вера, и надежда с любовью. Надежды у Алексея Михайловича были немалые: польская корона почти уже сирота. Отречение короля Яна Казимира ожидалось на первом же сейме.
Корона Ягеллонов была для русских государей вечной морокой [58] .
На дворе стоял май. Ночью в кремлёвских садах соловьи уж так славили ненаглядных соловьих — возревновал государь к дивным тем посвистам, любил царицушку свою до зари.
Пробудился, посмотрел, а Мария Ильинична заря и есть. Румяная, юная, губы улыбаются, словечко какое-то ласковое складывают.
Ожидая поутру для спешных тайных дел Афанасия Лаврентьевича, все усы поглаживал, дивуясь соловьиной ночи. Хмурился, суровел, настраивая себя на царственное, брался «Куранты» читать [59] . Афанасий Лаврентьевич возобновил сии позабытые было рукописные саженные свитки для немногих глаз о заграничных вестях.
58
Корона Ягеллонов была для русских государей вечной морокой. — Ягеллоны — королевская династия в Польше в 1386—1572 гг., великие князья литовские в 1377—1401, 1440—1572 гг. Основатель — Владислав Ягайло (ок. 1350—1434), великий князь литовский в 1377—1392 гг., король польский с 1386 г.
59
...брался «Куранты» читать. — «Куранты» — первая русская рукописная газета. Составлялась в Посольском приказе для информации правительства о зарубежных событиях.
Скользил по строкам, пока не наткнулся на известие о пребывании посольства Потёмкина в Париже. За гостиницу в Байоне с русского посла запросили пятьдесят ефимков да ещё пятьдесят ефимков за стол из девяти рыбных блюд. Благоразумный Пётр Иванович от такого гостеприимства отказался, разбил палатки. Наконец пришло время аудиенции в Сен-Жермене, посол поднёс королю булатную саблю, соболей и горностаев. Отношение к посольству сразу переменилось. Потёмкина приняли Вильрия, Лион, Кольбер. Договорились о торговле. Французы просили разрешения на проезд купцов в Персию, но у Потёмкина полномочий заключать такие договоры не было, предложил отправить посольство к великому государю.
Сообщалось также: русские послы были в театре, смотрели «Амфитриона» Мольера.
— А у нас-то послам театра нельзя показать, — подосадовал Алексей Михайлович. — Никто и не надоумит театр завести!
На появившегося оберегателя посольских дел глянул сердито, Афанасий Лаврентьевич шею вытянул, глаза скосил в «Куранты»:
— Потёмкин и Румянцев посольство достойно держат! — взял под защиту своих людей. — В грамоте на твоё государево имя французы титул написали неполно. Тогда Потёмкин отказался от обеда с маршалом де Больфоном. И маршал тотчас грамоту велел переписать. Потёмкин ради такой дружбы подарил маршалу свою соболью шапку.
— Впрямь молодец Пётр Иванович! — согласился государь, думая, как бы сказать оберегателю о театре.
Ордин-Нащокин начал докладывать наитайнейшие посольские известия от посланника Акинфова.
— По совету литовского референдаря пана Брестовского Акинфов был у радетелей твоего величества, у коронного подканцлера бискупа хелмского Андрея Ольшанского, у канцлера литовского Христофора Паца, у воеводы люблинского Яна Рея. Ольшевскому и Пацу соболей подарил, Рея обнадёжил. Все эти ясновельможные паны склонны избрать в короли государя Алексея Алексеевича. Коронный канцлер тоже не противник. Твёрдо не говорит, но за соболей выкажет примерное дружество.
Алексей Михайлович тихонько вздохнул, глянул на оберегателя обидчиво: ещё до восшествия на престол Яна Казимира желал изведать тяжесть польской короны на своей голове. Спросил:
— Сколько их, охотников до польской шапки?
— Охотников тайных — множество, — сказал Ордин-Нащокин, нечаянно уязвив государя. — Но рассчитывать на корону всерьёз могут четверо. Придворные их величества Яна Казимира желают видеть на престоле Речи Посполитой герцога Конде. Однако, полагаю, что французская партия после отречения короля сильно убудет. Есть сторонники лотарингского герцога Карла. Шведская партия и курфюрст бранденбургский станут выкликать пфальцграфа нейбургского. Убеждён: у Алексея Алексеевича сторонников больше. Нынче они сильнее других — гетман литовский Михаил Пац, канцлер Христофор Пац, коронные канцлер и подканцлер, бискуп хелмский, многие воеводы. Надеюсь, Павел Потоцкий, помня твои милости, тоже за царевича горой встанет... Курфюрста бранденбургского, придя в Митаву, я перекуплю.
Алексей Михайлович нахмурился:
— Шведская партия, французская, литовская, но ведь и польская должна быть! У шляхты большинство голосов.
— Об этом хорошо написал твоему величеству гетман Михаил Пац: «Нынче твои царские войска посланы на казаков. Так пусть эти войска далеко не отходят от границ Речи Посполитой. Во время избирательного сейма люди, радетельные твоему величеству, будут надёжнее и смелее, зная, что русские войска близко».
Алексей Михайлович, покряхтывая, поёрзал на своём удобном лёгоньком креслице.