Страстотерпцы

Бахревский Владислав Анатольевич

Никон трижды плюнул перед собою, а горечи не убыло.

Алексей-то Михайлыч — самодержец-то! — самим появлением на свет Божий обязан молитвам отца Елеазара. Царь Михаил, страдая от бездетства, на Анзерах нашёл молитвенника, угодного Господу. Елеазар вымолил наследника.

Вспомнилась Никону гора Голгофа. Его это была гора, между двух океанов, Небесным и Ледовитым. Всякий раз, потрясённый величием творения, под незаходящим солнцем летом, среди тьмы зимой всходил он на гору с благословения преподобного Елеазара. По тысяче поклонов на каждом молении клал, ежедневно прочитывал всю Псалтирь, каноны Иисусу Христу, Богородице...

По сей день горевал святейший о расставании с Елеазаром. Недружно расстались. Не по-христиански. Слава Господу, что послал при жизни преподобного почтить Анзерскую пустынь. Больше чем за полгода до преставления дивного наставника своего удалось увеличить жалованье братии: по пуду ладана в год, по три пуда воска, по пять вёдер церковного вина, по четыре четверти пшеничной муки на просфоры, строителю и каждому иноку по рублю. Сие жалованье выхлопотал от царя. От себя посылал Елеазару по два рубля да по рублю братии.

«Господи! — вспомнилось. — Да ведь я на Новый год на серебряные оклады к иконам семь фунтов серебра им отвалил, да сверх того двести пятьдесят рублей на храм, каждому брату по осётру, преподобному два рубля и белугу...»

Никон открыл сундук с книгами, с хартиями. Нашёл список с рукописи Елеазара, прочитал, где открылось: «Однажды по своему обыкновению я совершил в келии краткую молитву Исусову и полагал поклоны, а потом стал читать молитву ко Святой Богородице, говоря: «Пресвятая Госпожа Владычице, Богородице, спаси меня грешного!» — и вот внезапно является предо мною Пресветлая Богородица, в сиянии славы, имея три светлые звезды — одну во главе и две на раменах [61] . Царица Небесная произнесла: «Елеазар, не переставай призывать Меня в своих молитвах, и Я буду помогать тебе до исхода души твоей».

61

Рамена — оплечье.

— Помоги же мне ныне, святый наставник мой! — воскликнул Никон и велел позвать Палладия, привёзшего письмо иконийского митрополита. Просил рассказать, какими слухами тешат себя сплетники в Москве.

Палладий призадумался.

— Жил я на Кирилловом подворье, святейший, среди монахов... С мирскими мало виделся... Говорили, будто боярыня Морозова и сестра её княгиня Урусова прилежны к старой вере. Царь на них сердит, да царица не даёт в обиду.

Никон подул в нос: не понравилось известие.

— О конце света говорят! Дескать, коли антихрист явился в мир в шестьдесят шестом году, Страшного Суда надо ждать со дня на день.

— Совсем сбесились!

— Сбесились, святейший. Ныне в Москве жизнь бешеная. О Стеньке Разине говорят. Скоро, говорят, явится на Москву, всех праздных побьёт до смерти.

— Стенька Разин? — переспросил, изумившись, Никон.

— Стенька Разин... Ещё сказывают: царь зело сокрушался по тебе, осуждённом, хотел воротить, да нашептал ему на тебя Фёдор Ртищев... И ещё сказывают, перед отъездом патриарха антиохийского Макария собирались архиереи и говорили о тебе. Смута-де не кончается потому, что ты близко ныне живёшь. Надобно тебя, света нашего, сослать в дальний монастырь, в Карелы, в Анзеры, на Кож-озеро или ещё в какую-нибудь дебрь.

— Что же медлят?! — Никон сглотнул ободравший горло комок.

— Царь не дал согласия. Собор тот был на Евпсихию, 9 апреля... — Палладий вдруг хлопнул себя по лбу. — Про Иоиля чуть не забыл. Сам он мне сказывал, своими устами: Богдан Матвеевич Хитрово просил заговорить звёзды, чтоб быть у великого государя первым боярином.

— Кого просил, толком говори!

— Иоиля, кого же ещё. Старец-то ему в ответ: такие дела твоя супруга мастерица обстряпывать. А жена-то у Хитрово литовка-чернокнижница.

— Иоиль твой сам чернокнижник! — буркнул Никон.

Палладий всплеснул руками:

— Говорил он мне, святейший, говорил о тебе со слезами. Святейший Никон-де меня не любит, колдуном зовёт, а я перед Богом чист. Умею немножко звёзды считать да пути их складывать, так то дело твёрдое — учёное. И ещё сказывал: ради науки великий государь звал его к себе наверх, царицыну сестру Анну лечить, да нельзя было помочь. Алексей-то Михайлович велел жить старцу в Чудовом монастыре, от себя поблизости, и, помня царскую милость, Иоиль отказал Хитрово, не посмел очаровать великого государя.

Палладий увлёкся, говорил хоть и понизив голос, но со страстью и вдруг увидел: святейший спит.

Переглянулся с Флавианом. Тот кивнул головою, показал на дверь. Палладий поклонился спящему, поклонился Флавиану и ушёл, ступая бесшумно, не поколебав даже воздуха.

Никон тотчас открыл глаза.

— Собирайся, Флавиан, в дорогу. Завтра, под шумок, ухода твоего Наумов сразу не приметит... Пойдёшь в Москву, скажешь от моего имени: «слово и дело» о зломыслии... Ртищева.

— Святейший! — удивился Флавиан. — Палладий о Хитрово вроде говорил?

— О Хитрово? — Никон призадумался, медленно поднял глаза на Флавиана: — Ты ослышался. О Ртищеве. Иди-ка теперь почивать, а ко мне позови Памву. Письмо государю напишу. Да благословит нас преподобный Ферапонт.

И Ферапонт благословил: за полночь вернулся из Иверского Валдайского монастыря служка Яковлев. Привёз саккос, унизанный жемчугом, митру с алмазами, патриаршью зелёную мантию.

— Поспел-таки к празднику! — возрадовался Никон.

Молитвами преподобного Ферапонта пришествия начались с утра. Архимандрит Иосиф, игумен Афанасий, келарь Макарий, всё монастырское начальство, пристав Наумов, сотник Саврасов явились за благословением.

В храм Рождества Иосиф и Афанасий вели Никона под руки, величали святейшим: то был отзвук на письмо иконийского митрополита о грядущем соборе.

Никон не сплоховал. Шепнул своим — принесли саккос, митру, облачение. Облачили в патриаршие одежды под умильные слёзы иноков и прихожан.

В храме оказались ещё и гости: половина Евтюшкиной ватаги. Были тут и братья-немтыри. Немилосердная судьба привела их в храм Дионисия с казаками, но шли они на Соловки с чистой совестью. Намучились в миру, дали обет очиститься в монастыре послушничеством, а потом, коли Бог благословит, постричься. Отмаливать было чего.