Страстотерпцы
Шрифт:
Перед Святыми воротами остановились. Огромная икона Спаса сияла под кокошником над воротами грозно, лик Спасителя был суров, глаза всеведущи. Козырёк опирался на два узорчатых кирпичных столпа, сами же ворота были похожи на зев русской печи, плотно закрытый железной заслонкой.
— Не мешкая отворяйте! — крикнул Волохов, размахивая царским указом. — Сие есть повеление великого государя-самодержца ко всем властям, ко всем инокам и насельникам Соловецкой обители, не гневите царское величество, покоритесь его самодержавной воле, вселенским патриархам и освящённому собору, а не то...
Стряпчий приказал, и стрельцы встали в боевой порядок.
Насупились башни монастырской твердыни: Прядильная, Успенская, Сторожевая... Стены сложены мощно, камни огромные, внизу так глыбищи...
Молчание было ответом царскому слуге.
— Пушки! — петушком крикнул Волохов.
Стрельцы засуетились вокруг двух мортирок, стрелявших фунтовыми ядрами.
На стену к пушкарям поднялся казначей Геронтий.
— По государевым людям упаси Бог палить! — приказывал он, переходя от одного орудия к другому.
— Последний раз миром говорю! — надсаждал горло Волохов. — Отворяйте ворота!
Ворота не отворились.
Мортирки бухнули, и оба ядра разлетелись в крошево, ударившись об огромную каменную плиту над воротами.
В ответ через мгновение сверкнуло по глазам царского воинства ярым огнём. Качнулась земля под их ногами. Монастырь же скрылся в облаке. Сорок пушек сказали царю: нет!
Ядра, покрыв небо каменным громадьём, обрушились на лес, сшибая верхушки деревьев. Воздух жизни сгорел, небо запахло войной и смертью.
Стрельцы попадали наземь, но монастырь молчал. Волохов, уронивший шапку, спешился и на коня уже не сел, повёл в поводу, боясь, что голову отшибут.
Войско трусцою отхлынуло от монастыря прочь, и вскоре ладьи отплыли и пристали к берегу подальше от монастырских пушек.
Никто из иноков, из насельников каменной обители не возрадовался победе. Молились под присмиревшими, пригасшими небесами истекшего дня. Молились на башнях, на стенах, стоя на страже.
Утром первой новостью было появление стрельцов на противоположном берегу Святого озера. Стены, обращённые к озеру, невысоки, ворот здесь много: Архангельские, Успенские, Поваренные, Квасоваренные, Никольские. Стена между небольшими башенками Квасоваренной да Поваренной не ахти какая надёжная, низёхонькая.
Архимандрит Никанор, выйдя из монастыря, оглядел въедливо стены и башни, ища изъяны, и особенно ненадёжную кладку между башнями-замухрышками. Стены приказал надстраивать вширь и ввысь.
Не так стрельцы, явившиеся на Святом озере, озаботили братию и Никанора, как сон старца Илариона, пушкаря у медной дробовой пушки с Никольской надвратной башни, моряка. Явился Илариону игумен Филипп, дал девять золотых ключей к девяти замкам и повелел: «Затворяй!» Иларион восемь замков замкнул, а девятый ключ в девятом замке у него преломился надвое, и владыка Филипп заплакал {56} . А заплакав, подставил ладони к глазам. И слёзы его были кровь. Ту кровь святитель вылил в трудами созданное Святое озеро, ибо оно рукотворное. Вода собрана каналами из пятидесяти двух островных лесных озёр.
56
Не так стрельцы... озаботили братию и Никанора, как сон старца Илариона... Явился Илариону игумен Филипп, дал девять золотых ключей к девяти замкам и повелел: «Затворяй!» Иларион восемь замков замкнул, а девятый ключ в девятом замке у него переломился надвое, и владыка Филипп заплакал. — Этот сон оказался вещим. В 1668 г. началось Соловецкое возмущение: иноки не хотели принимать новопечатных книг и стали отстаивать старую веру. Это повело к осаде монастыря, длившейся 7 лет. Монахи геройски защищали свою обитель, и только предательство монаха Феоктиста, указавшего тайный проход в Соловецкий монастырь, открыло после жестокой сечи его ворота. Восстание было подавлено с невероятной жестокостью в январе 1676 г. Все защитники монастыря, кроме 14 человек, были казнены или разосланы по тюрьмам.
Дивный, страшный сон истолковать никто не решился; Никанор же, благословляя трапезу, сказал:
— При отце нашем преподобном Савватии, первоначальнике соловецком, ангелы розгами посекли жену рыбаря, изгнав семейство прочь, ибо Соловецкие острова даны Господом иночеству. Благоустроитель обители нашей преподобный Зосима видел в воздухе прекрасную великую церковь и свет над сей окрестностью... Что же нам пугать друг друга снами? Да утешимся пророческими видениями предстоятелей наших пред Господом и Богородицею.
— Аминь! — сказали иноки.
Несколько дней было тихо. Царское воинство вытоптало монастырский огород, но к стенам не приближалось. Моря тоже не заслонили.
Из Кемского городка прибежали четыре ладьи. Привезли рыбу, соль, лук. Двадцать человек мирян с кемлянином Самко остались в монастыре, подсобить монастырской рати. Архимандрит Никанор дал ему чин сотника.
Новости тоже были не худые. Архимандрит Иосиф новопечатные книги по церквам раздал, но служить по-новому не требует. С Волоховым у него раздор, своих людей для войны ему не дал, припасов тоже не хочет посылать. И не посылает. Но вот что удивило. В Сумский острог от царя прибыл стольник Александр Севастьянович Хитрово. Повелел ему великий государь исследовать, были, нет ли чудеса над вышедшим из земли гробом преподобного Елисея-схимника. Об этом чуде на Соловках знали, знали и о предсмертном подвиге преподобного.
Старец, желая постричься в схиму, поплыл с братьями с реки Выги в Суму, к соловецкому иеромонаху. В море разразилась буря, но странников хранил преподобный Зосима; когда же корабль пристал к берегу, Елисей, изнемогши, скончался. Плакали братья, горюя о напрасных трудах, и почивший вдруг ожил. Говорил с братьями ясно и здраво. Сам дошёл до монастырского подворья, принял пострижение в великий ангельский образ, причастился Божественных Тайн тела и крови Христовых, прославил Творца, простился с братьями и уж тогда только, исполнив весь свой земной путь до конца, почил.
— Хитрово уж часовенку над гробом преподобного поставил, — рассказывали кемляне.
— А долго ли исследования-то вёл? — спросил келарь Геронтий.
— Может, день, может, два, — отвечали кемляне.
— Уж очень торопко что-то, — изумились иноки.
— Как же не торопиться? — сказал Никанор. — Прославлением Елисея царь хочет заглушить гром пушек соловецких. Знать, стыдно Алексею Михайловичу святые монастыри воевать...
— Стыдно ли? — вопросил Геронтий.
Всей братией о том думали, да ничего не придумали. Плакали о царе, о царице, о семействе царском.
А война шла себе потихоньку... Приказывал Волохов стрельцам трижды в день палить из ружей по монастырю. Подходил всей своей ратью к Никольской башне.
Однажды братья-немтыри выпросились сходить на вылазку. По-звериному, бесшумно пробрались в стрелецкий стан. Вернулись перепачканные кровью. Принесли три разных сапога да ручницу.
Сапоги, потешаясь над стрельцами, иноки повесили над Никольскими воротами. Волохова не зарезанный стрелец напугал, но эти... сапоги.