Страстотерпцы

Бахревский Владислав Анатольевич

— Ангел водил твоей рукою, Фёдор! — воскликнул Аввакум.

Как вода в роднике светла, так и слово твоё, — согласился Епифаний.

— Читай! Читай! — сказал нетерпеливо Лазарь.

— «Теперешнее же это вражье обольщение, — продолжал Фёдор, — более того, можно сразу сказать — и злоба, опасней былого помрачения веры в Риме, ибо владыка мрака был тогда ещё в смертном плену, и римское безумие было побеждено духовным оружием, то есть правоверными духовными отцами... Ныне же, по исполнении имени его шестисот шестидесяти шести лет, рана смерти его исцелилась, то есть под единую власть нечестия слились все три Рима, как во время Августа-кесаря. Прежде всего, освободившись от пут и выйдя из бездны, дьявол поразил нечестием Рим со всеми западными странами и пошёл к нашему царству, на пути пленив Литву, — принудив её к отступничеству. Потом, по исполнении имени его, и наше Российское царство нечестием похитил, и наконец воцарился всяким нечестием над всею вселенною, подобно Августу».

— Верно, верно! — закричал Аввакум. — Шпарь, Фёдор! Рази его копьём! Открывай его чёрные вены, пусть хлещет чёрная кровь...

— Читай! Читай! — приказал Лазарь.

— «И снова языческая ненависть к Богу проросла как терновник...» — продолжил Фёдор и потянулся рукой к кружке испить квасу.

Епифаний подал ему, принял назад, глядя на соузника любяще.

— «...как терновник, — повторил Фёдор, — снова по всей земле распространилось мучительство не менее прежнего, бывшего до Рождества Христова, но гораздо сильнее... И сел окаянный не в языческом храме, но в Божьей церкви, на месте святом и возвестил о себе не через идолов, а через богомерзкое еретичество, через многообразные отступнические иконы, через трупы, мёртвые человеческие тела, иначе говоря, через нечестивых людей...»

Фёдор замолчал. И все молчали, согласные, соединённые стремлением стоять за истину, хоть вчетвером против всех отступников мира, противу всей вселенной, если вселенная поклонилась нечистоте.

Пальцем поискал строку.

— Отсюда, что ли?.. «И на Севере угнездился, на любимом своём месте, как с неба упавшая утренняя звезда, на другое утро восходящая вновь. Ибо велел, треклятый, сам себе и взошёл на святое церковное небо и поставил престол свой выше звёзд небесных, святых церковных учителей, и сел на высокой горе, благочестием светящейся, в христианском царстве на Севере, в Российском государстве, на горах высоких, в Божиих церквах, на облаках небесных, на святой апостольской проповеди, внешне уподобляясь Всевышнему...»

Аввакум поднялся, переполненный, как чаша, все посмотрели на него, а он, отирая слёзы с лица, сказал со многими вздохами:

— Истинно, Фёдор!.. Истинно!.. Сатана, ещё когда на небесах пребывал, замыслил трон свой поставить на Севере... Здесь они, идолы, здесь болваны деревянные и каменные, сокрытые во льдах. Здесь оно, дремучее колдовство и знамения на небесах... письмена жуткие...

— Я о том и говорю, о слове Господнем, возвестившем через пророков, что в конце времён соблазн придёт с Севера.

— Читай! Читай! — Лазарь даже по столу рукой ударил.

— «И так невидимый змей, проклятый дьявол, входит в найденные сосуды, в окаянную пару, царя и патриарха, и образуется нечистая троица, та, что видел Богослов в трёх нечистых духах — в змии, звере и лживом пророке...»

— Фёдор! — опять не усидел на месте Аввакум. — Сие твоё сочинение надо переписать не меньше чем в десяти списках, разослать в Соловки, в Москву, в Сибирь... на Волгу, к белорусам, к малороссам... У многих глаза откроются.

Фёдор продолжал чтение, Аввакум же пылал, плохо слушая и сам наполняясь разящими, сверкающими, как лучи солнца, словами правды.

— «Нечестие же его, с удивлением скажу, поражает пестротой своей и лживыми ухищрениями, — услышал он и поразился точности Фёдора, — ибо он сплёл воедино нечестие с благочестием, проклятье с благословением, мучительство с милостью, милосердие с жестокостью, кротость со зверством, бесчинство с благочинием, полезное с вредным, смертное с нетленным, волка с агнцем, благословенное древо с проклятьем, крест трисоставной с двухчастным, церкви с костёлом, папёжников со священниками, западных с восточными... мощи святых с еретическими трупами, иконы святые с богомерзкими образами, короче говоря, всякой святыне соположено нечто нечестивое и скверное, как пятна у пёстрого зверя — рыси. Отделить же лицемерие от лукавства нельзя, ибо пестрота звериная на составные части неразложима, и неразрывно сплетено нечестие с благочестием».

— Так кто же он, антихрист?! — воздел руки Аввакум. — Кто он, открой же нам, Фёдор!

Фёдор опять попил квасу, отёр усы, улыбнулся:

— Нетерпелив ты, батюшка. Я как раз до сего места и дошёл.

— Читай! — высохшими губами прошептал Лазарь.

— «Антихрист же есть диавол и бес, свет и тьма, утренняя звезда и ложная звезда, лев и агнец, царь и мучитель, лжепророк и святитель, благой и гонитель, очиститель и осквернитель, пристанище и потопление, безбожным бог, христианам же враг, жизнелюбцам святитель, боголюбцам же мучитель, нечестивым прибежище, благочестивым же пужалище, велик злобою и высок гордостию, страшен мучительством, пёстр видом, для осязания же — тьма, сатана и человек, дух и плоть...»

— Царь! — сказал Епифаний.

— Никон, — возразил Аввакум.

— Не Лигарид ли с Арсеном Греком? — предположил Лазарь. — Иначе говоря, россыпь жидовья, ибо от их корня — Иуда Искариот, от их корня — кровосмесник Авессалом, вся ложь, всё бесовство, ибо надругались над Христом, над всею правдою, всею чистотой, пребывающими в мире.

В дверь вдруг стукнули, в горницу заглянул стрелец-стражник:

— Воевода Неелов сюда идёт.

— Уходим! — Аввакум выскочил первым, Лазарь заругался, а Епифаний успел и поликоваться с Фёдором, и благословиться, и шепнуть благодарно:

— Фаворским светом освятил ты нас, отче. Да будет милостив к тебе Господь. — В дверях ещё и позадержался. — О соловецких старцах молись, устояли бы против ружей.

К изумлению Фёдора, воевода пришёл не с грозою, а расспрашивал, как Москва поживает, велика ли приключилась неурядица в Малороссии.

Фёдор рассказал, что знал: воевод побили, одной воеводше грудь отрезали, во многих городах казаки всячески ругались над русскими.

— Это всё из-за Ордин-Нащокина, — сказал Неелов. — По его договору мы теперь друзья полякам; казаки, стало быть, недруги.

Стрелец, пришедший с воеводой, принёс пуд муки.

— Это тебе на месяц, — сказал Неелов. — Больше давать не велено. Пиши, страдалец, письмо жене, пусть денег шлёт на прокорм. На наших-то харчах ноги протянешь.

— А как же батька Лазарь живёт? — вырвалось у Фёдора. — У него и жена здесь, и семейство.

— Впроголодь, — сказал воевода. — Сидельцам промышлять не велено, а жена Лазаря, Домника, хоть и рыбачит, да какой рыбак из бабы...

Воевода взял лежащий на столе крест Епифания, поглядел на Фёдора, усмехнулся.