Страстотерпцы
Шрифт:
Грешен! Не хотел ругать, да как же молчать? В тех толстых брюхах наша беда накладена — ягоды миндальные, рейнское, романея, водки различные. Постом брюха не отрастишь. Не от кого, милые, правды ждать! Сами будьте правдой, как та дева Матрона, стрелецкая дочь. Не попу, не игумну далась в руки Казанская икона — отрочице, чистому сердцу. На себя надейтесь, на свою правду. Да поможет нам всем Господь наш Исус Христос, да благословит нас Пресвятая Богородица.
На другой день Аввакума позвали к пани Евдокии. Он взял церковного масла помазать больную, но воеводша приняла его в горнице, убранной как для встречи царя. Сама была в дорогом платье, в драгоценностях, всё богатство дома тоже выставила напоказ.
Аввакум встал у порога изумлённый, но пани Евдокия подошла к нему, повела к столу, на котором было тесно от серебряной посуды, ларцов, книг.
— Вот, батюшка, нажитое для земной жизни и прожитое для небесной.
— Хороши цацки!
— Любила я блеск и сияние, пока не разглядела — всё это слёзы. Отобранный у голодных хлеб, ограбленные дома, зарезанные, пусть в бою, но зарезанные люди!
Пани Евдокия опустилась перед иконами на колени, коснулась головой пола и сняла с себя ворох жемчужных бус.
— Взял бы всё это Господь! Не берёт. — Поднялась, посмотрела Аввакуму в глаза. — Ты, батюшка, скоро похоронишь меня. Знаю, согрешаю, но не много за мной стыдного и злого. Любила мужа в запретные дни, не все посты соблюдала, обижала слуг грубым словом... Есть много гордых и жестоких, но Господь меня хочет взять.
— Не хорони себя раньше времени, — сурово сказал Аввакум.
Пани Евдокия улыбнулась:
— Батюшка! Ты — сама правда. Но я больше твоего ныне знаю. Не за свои грехи наказана. Отец мой до двадцати пяти лет не дожил, кроток был, честен, ни единого раза совестью не поступился. Мне матушка о том говорила... За грехи прадеда уходим молодыми. Прадед ради богатства кровь пролил, клеветал. Знали бы любители сладкой жизни, как расплачиваются за их зло внуки и правнуки.
Повела руками по себе, трогая камешки, жемчужины, золото, показала на стол, на ковры:
— Батюшка! Отдала бы тебе любое из всего этого — не хочу злом делиться!.. — Ухватила протопопа за руку, покрыла поцелуями. — Не хочу ждать смерти с увядшей душою. Хочу трудиться! Может, и прадеда моего отбелю хоть немного... Больше помолиться о нём будет некому. Род злодеев быстро пресекается.
— Не пойму, милая, что ты желаешь от меня?
— Научи своей правде!
— Вся моя правда — Бога боюсь.
Вдруг из дальнего угла раздался голос. Аввакум даже вздрогнул — не увидел в креслах воеводу.
— Скажи, протопоп, а не греховна ли правда? Пани Евдокия правдой извела себя. Не родня ли правда гордыне?
Будто искра подожгла на ружейной полке порох.
— Гордыня, государь Алексей Христофорович, себялюбие! — яро сказал Аввакум. — Правда — от себя отречение. Ради правды архиерей Павел Коломенский Москву-реку променял на Онегу, кареты и царский стол — на тюрьму Палеостровского монастыря. Вот кто был истинно правый, правдой живущий человек. К Павлу приходили из наших, уговаривали: посвяти хоть одного из нас во епископы, иначе как сохранимся в вере отцов и дедов? Ни единого праведного архиерея, кроме тебя, нет. Все Никону угодники. А Павел отвечал: «Не могу. Осуждён я безвинно, но самому за себя отмстить неповелено. Праведный Судия Христос, Бог наш, будет нас с Никоном судить.
— Батюшка! — озарило пани Евдокию. — А ведь ты из неотступников — последний протопоп. Кто же правду, за которую принимаешь гонения, передаст иным поколениям?
— Не будет правды на Руси, пока не покаются отступники.
— Покаяния ждёшь? — усмехнулся Алексей Христофорович. — Лютер отринул немцев от Рима, и то — навеки {33} . Навеки, до Страшного Суда, разошёлся Рим с Царьградом {34} ... У царя своя правда, у Никона своя, и у тебя своя же. Чья правдивей?
33
Лютер отринул немцев от Рима, и то — навеки. — Лютер Мартин (1483—1546), великий германский реформатор, основатель лютеранства — одного из главных христианских вероисповеданий. Разошёлся с Римом по многим религиозным вопросам. На публичную защиту своего учения о спасении Лютер был вызван продажей в Германии индульгенций по поручению папы Льва X. С тех пор он публично выступал против католицизма и проводил своё учение.
34
Навеки, до Страшного Суда, разошёлся Рим с Царьградом... — Из всех церковных разделений важнейшее во всемирно-историческом отношении есть существующее уже 1000 лет разделение вселенской Церкви на Восточно-православную и Римско-католическую. Это разделение с точки зрения Православной Церкви является последствием властолюбия и умственной гордости пап и неправославных мнений и новшеств, допущенных ими в западный патриархат («латинская ересь»). С римско-католической точки зрения это разделение рассматривается как раскол, возникший вследствие отказа Востока признавать своего законного верховного главу в лице папы Старого Рима («греческая схизма»).
— Моя, — сказал Аввакум.
— Никон поменял древнее благочестие на белый клобук, красоваться перед бабами... Царь ему вторил, да теперь знает, что не прав. Он и вернулся бы к старому — духом немощен. Как признаться, что столько лет сатану тешил? Я же за мою правду сына на песке оставил без погребения, без молитвы, ибо ел я в ту пору траву, как скорбный Навуходоносор. Если удержу камень правды моей, может, всё царство Русское удержу. Верю, Господь не разорит городов, не развеет народ русский, ибо не все отступили от Него.
— Скажи, батюшка, — пани Евдокия поклонилась протопопу, — видишь ли ты во мне хоть зёрнышко правды? Хоть зёрнышко! Его бы и положила на другую чашу весов против сверкающих камешков, жемчуга, шубок мягоньких, собольих.
— Есть тебе что положить на другую чашу, — сказал Аввакум. — Того зёрнышка будет довольно, чтобы перетянуть не только твои цацки, но гору греха.
— Крепок ты, Аввакум. Сильна твоя правда, — согласился Алексей Христофорович, — но я знаю людей покрепче тебя.
— Кто же?! — изумилась пани Евдокия.
— Анастасия Марковна с чадами.
— Истинно так! — закричал Аввакум — Добре сказал, воеводушка, — А крепче всех нас, вдесятеро крепче, — Афонюшка, поспешивший на свет Божий на нарте, в пургу, в съезжей избе оплакавший явление своё... Ладно! Поговорили сладко, но ещё слаже Богу помолиться.
Молился с воеводшей и воеводой, пока не изнемогли, а на другой день протопоп с сыновьями ушёл в море. Когда воротился, рассказала ему Анастасия Марковна удивительное, о чём вся Мезень говорила. Воеводша отдала нищему шкатулку с дорогими камешками, с жемчугом. На всю Мезень и был-то всего один пропойца несчастный.
Нищий перепугался, принёс шкатулку воеводе, воевода наказал поить горемыку в царёвом кабаке целый год на дню по три раза.
Тут Анастасия Марковна умолкла, перекрестилась.
— Увидала пани Евдокия свои цацки, побледнела как снег, говорит: «Погубил ты меня, Алексей Христофорович. Хотела избавиться от греха — Бог не попустил».
Опять ушёл в море протопоп. В море от рыбаков узнал: слегла пани Евдокия. Одно у неё осталось желание: при солнышке помереть.
Со смирением, с тёплой надеждой молился Аввакум о доброй душе. Молебны служил, врачевал, как мог. Вымолил! Поднялась пани Евдокия. Воевода Алексей Христофорович каждому чаду и домочадцу Аввакумова семейства по шубе подарил. Протопопу да протопопице — по тулупчику.