Страстотерпцы
Шрифт:
— Батюшка Михаил Фёдорович был терпеливей меня. Кроткая, ласковая душа. Я ведь на руку, сам знаешь, скор! Иной раз в храме Божьем бездельника попа тресну.
— Так поделом!
— Поделом-то поделом... Пускай Неронов едет в пустынь свою, от греха. Всё бы им царю перечить! — Алексей Михайлович сделался красным, как варёный рак, — обиделся. С обидою брал в руки очередное дело — дьякона Фёдора [41] .
В Благовещенском соборе служил, в Успенском, человек зело книжный, греческий язык выучил. Если бы для пользы церковной! Ради распри — ловить греков на слове. На весь белый свет срамил новые книги, посылая письма в Вятку, в Сибирь, в Переславль-Залесский... Навострился в Мезень грамотки закидывать, протопопу Аввакуму.
41
С обидою брал в руки очередное дело — дьякона Фёдора, — Фёдор (Иванов), писатель, диакон московского Благовещенского собора. Сначала тайно придерживался старообрядчества, но потом был уличён в принадлежности к расколу и осуждён собором 1666 — 1667 гг., лишён языка, сослан в Пустозерск, где в 1681 г. сожжён.
— Какого он роду-племени? Откуда взялся? — спросил царь Дементия Башмакова, хотя сам принял Фёдора в Благовещенскую церковь за громадный голос, за учёность. Было это на другой год после ухода Никона с патриаршего места. Привёл дьякона отец Михаил, поп домашней дворцовой церкви. Близкие люди восстают. Хорошо кормленные, знающие царскую ласку.
Дементий Башмаков принёс государю запись о Фёдоре. Отец и дед — попы, служили в селе Колычеве, в Дмитровском уезде. В моровое поветрие, когда народ вымер, Фёдора обманно записали крестьянином. Управляющий Якова Одоевского расстарался. Заступников поп Михаил нашёл, Фёдор его матушке племянник. В московских церквах потом служил... Дивное дело! Ростом Фёдор не больно велик, живота тоже не много, а запоёт — воздух дрожит.
— Смотрите за дьяконом в оба глаза! — приказал Башмакову Алексей Михайлович. — До приезда патриархов искоренить бы упрямство...
Не успел государь от побега колодников в себя прийти — новые тревоги.
Вернулся из Константинополя Стефан Грек, привёз три патриаршие грамоты: от константинопольского Дионисия, от иерусалимского Досифея, от александрийского Паисия, и все три о назначении газского митрополита Паисия Лигарида экзархом для суда над святейшим Никоном.
Стефан Грек прибыл в Москву на Иоанна Милостивого, 12 ноября, а уже через день Алексей Михайлович позвал к себе наверх архиереев, своих и иноземных. Стефан представил для освидетельствования патриаршие грамоты. Государь был печален: Паисий Лигарид, получив власть, Никона осудит, низвергнет из патриаршего достоинства, но его суд, пусть экзарший, — суд низшего над высшим. Никон такого суда не признает, смуты не убудет.
Все ждали, что скажет иконийский митрополит Афанасий. Тот осмотрел грамоту за грамотой, подошёл к иконам, поцеловал образ Спаса и объявил:
— Все три поддельные!
Лигарид в ярости ударил посохом, как палкой, об пол, закричал на Афанасия по-гречески:
— Скотина! Уймись, скотина! Обещаю тебе, будешь бит, как худший из ослов!
Греки подняли крик, не сразу вспомнили, где они и перед кем. Умолкли наконец, усовестились.
— Пока отложим наше дело, — мрачно сказал Алексей Михайлович. — До поры. Великий суд великим шумом негоже вершить.
Иконийского митрополита, однако, отправили в Симонов монастырь, на успокоение: обвинять во лжи доверенных людей царя — то же, что усомниться в честности самого царя...
Только трое знали, до какой поры отложил дело Алексей Михайлович: сам он, его духовник да дьяк Приказа тайных дел Дементий Башмаков.
Государь ждал возвращения с Востока Саввы — келаря Чудова монастыря, посланного проследить за Стефаном и Мелетием.
Церковные дрязги довели Алексея Михайловича до немочи. Слёг. Но царское тайное дело делалось, далеко достигала рука самодержца.
Ещё по старому доносу на попа Лазаря, на попа Дементьяна, на поддьяка Фёдора Трофимова, живших в ссылке, указал великий государь из Сибири их взять, отвезти в Пустозерский острог: «за неистовое прекословье».
В Вятку за игуменом Феоктистом отправилась сыскная команда. Феоктист был игуменом Никольского монастыря в Переславле-Залесском, новые служебники не принял. Изболевшись душой, покинул самовольно братию, уехал к епископу Александру, жил в Трифоно-Успенском монастыре, в одной келье с родным братом, иноком Авраамием. В Вятке Феоктиста не нашли, не нашли и в Игнатьевской пустыни у Неронова. Царские ловцы до ловли охочие, настигли Феоктиста в Великом Устюге, в Архангельском монастыре, у другого брата. В загонщиках и ловцах были архимандрит московского Новоспасского монастыря Иосиф, келарь Симонова монастыря Иосиф Чирков, стрелецкий полуголова Карандеев. У Феоктиста нашли сочинение Аввакума о поклонах, четыре собственные челобитные к царю и среди них «Роспись, хто в которые во владыки годятца». И ещё письмецо дьякона Благовещенской царёвой церкви Фёдора. Сообщал: грамота с прошением вернуть протопопа из Мезени «не пошла». «Подавал я духовнику Лукьяну Кирилловичу челобитную об Аввакуме, о свободе, и он в глаза бросил с яростью великою. Да послал я к тебе от Аввакума грамотку, его руку».
За сие совсем не крамольное послание Фёдора взяли под белые руки, отвели во двор Павла Крутицкого. Книги для досмотра отдали самому владыке Павлу, а письма и сочинения пошли в Приказ тайных дел.
В Суздале был схвачен и доставлен в Москву поп Никита Добрынин. Привезли вместе с челобитной. Писал свою челобитную Никита десять лет, правду хотел сказать о церковных новшествах Никона. Писал, писал и не дописал...
В Вязники искать Капитона, вести сыск об убийстве попа Василия Фёдорова на подмогу трём десяткам стрельцов из приказа Артамона Матвеева отправился полковник и голова московских стрельцов Аврам Лопухин с двумя сотнями.
В Керженские леса, за Волгу, разорить скиты старца Ефрема Потёмкина поспешила ещё одна стрелецкая команда.
На Соловки царское повеление подчиниться церковным новинам повёз архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Сергий «с товарищи».
Послал и в Мезень гонца: Аввакума доставить в Москву для последнего, ради вселенских патриархов, увещевания.
Спешил государь прибраться в Доме Господа, ожидал-таки великих гостей.
Тут как раз воротился из тайного путешествия келарь Савва. Убил Савва Алексея Михайловича! Убил, убил! Стефан Грек, правая рука Паисия Лигарида, — блудня. Все его грамоты о назначении митрополита газского патриаршим экзархом в суде над Никоном — поддельные.
На вопрос Саввы: «Был ли у тебя Стефан Грек, посылал ли ты с ним грамоту?» — святейший Дионисий ответил: «Стефан Грек у меня не был. Докучал мне хартофилаксий, хотел, чтоб я написал грамоту: быть-де газскому митрополиту экзархом, но я этого не благословил. Если такая грамота объявилась у царя, пусть знает: сие — плевелы, посеянные хартофилаксием, Паисий Лигарид — лоза не константинопольского престола. Я его православным не называю, ибо от многих слышу, что он папёжник, лукавый человек. Стефана Грека пусть государь не отпускает, он сделал великое разорение Православной Церкви, как и Афанасий Иконийский».
Алексей Михайлович, слушавший Савву с упавшим сердцем, аж подпрыгнул на стуле.
— Как?! Афанасий? Правдолюбец? Такой же... вор?
— На нём случился большой долг туркам. Упросил дать недельный срок для уплаты, а сам бежал. Святейший Дионисий так сказал: «Я Афанасию ни одного слова наказа не давал. Пусть его держат крепко. Если царь его отпустит, то большую беду Церкви сделает».
— Почему Дионисий так немилостив к своему племяннику? — удивился Алексей Михайлович.
— О родстве я тоже спрашивал, — сказал Савва. — Святейший об Афанасии сказал: он мне не родня. По крови, верно, не родня, но брат Афанасия женат на тётке Дионисия.