Страстотерпцы
Шрифт:
И увидел Аввакум: стены темницы развеялись, как мрак от зари, и не стало чёрного потолка над головой, но всклубились сияющие облака, и на облаках предстала Богородица и тоже слушала чтение его. И он читал, вдохновенный о вдохновенном, и прозрел. Исус Христос со святою силою Своей явился на облаках, и не стало ночи, пределов, даже неба, а был свет от сил Господних и был Господь. И рек Исус Аввакуму:
— Не бойся, аз есмь с тобою.
— Слава Тебе, Господи! — закричал Аввакум.
Пал на землю и лежал ниц, покуда не вернулись стены и потолок на свои места.
Тогда поднялся Аввакум на ноги и, проливая слёзы любви, отслужил утреню. Заснул под утро, блаженный от ликования души.
Разбудила стража.
— Велено глаз с тебя не спускать! — объявил стрелец и остался с ним, запертый, как и он, снаружи, а стражу от дверей, от закладенных окон не убрали.
Днём другой стрелец принёс обед: уху, судака целиком, варёного, хлеба, луку, щепоть соли. Остался с узником, поменяв товарища.
— Еды стало больше, но и строгость удвоилась! Чего ради? — спросил Аввакум. — Удавить, что ли, собираются?
— Не ведаю, батька! — ответил стрелец. — Велико у тебя терпение.
— Да ведь и награда великая!
Рассказал о ночном видении. Затрепетал тюремный страж перед горемыкой-свдельцем.
— Стерегу тебя, батька, а сам наказания от Бога боюсь. Кладу крест по-новому, а по спине мурашки бегают: спасаюсь али гублю душу свою? Не нужно ли тебе чего, батька?
— Не бойся. Сотник Лонгин Христа стерёг, а сподобился быть угодным Небесному Царю. Копьём ведь пронзил!.. Прощу тебя, друг мой, купи бумаги столбец, отпишу о видении любезной моей супруге Анастасии Марковне на Мезень. Она с малыми детьми не знает — не ведает, что со мной, жив ли.
Стрелец не успел в затылке почесать, а узник подаёт ему серебряный ефимок, единственное своё богатство. Анастасия Марковна на крайнюю нужду в рубахе зашила.
Стерегли Аввакума стрельцы приказа головы Ивана Зубова; с деньгами у царя было туго, с год денежного жалованья приказ не получал. Цена же стрелецкой службе — четыре-пять рублей за все двенадцать месяцев.
Взял служилый деньги. На доброе ведь дело. Не сразу столбец добыл, а спрашивать чернил в монастыре поостерёгся, принёс Аввакуму лучин.
— Угольком, батька, напишешь.
— Угольком так угольком, но дозволь ещё просить тебя: отнеси письмо, ради Господа, в Бараши, брату моему, попу Кузьме, он живёт во дворе Ивана Бахметьева.
— Отнесу, батька! — согласился стрелец.
И написал Аввакум посланьице семейству своему, на Мезень.
«Детям моим благословение и дому моему мир! Настасья, большо мне с вами только видания, прижали плотно по узам.
В Пафнотьеве монастыре держали девять недель на переменных цепях. И после того мчали к Москве девяносто вёрст на переменных лошадях, не отдыхая; затрясли было. Потом остригли и прокляли.
У Николы на Угреше сежю в тёмной палате, весь обран и пояс снят со всяцем утверждением, и блюстители пред дверьми и внутрь палаты — полуголова со стрельцами. Иногда есть дают хлеб, а иногда и щи. Дети бедные к монастырю приезжают, да получить меня не могут: всяко крепко от страха, насилу и домой уедут.
Нет у меня строки книжные, пою Богу моему наизусть: глагол Божий во устах моих. Подстилаю плоть души моей и почиваю на ребрех, одеваюся слезами и воздыханием, видя людей, в конец прельстившихся.
А вас уже я и забыл, токмо прошу о спасении вашем. Аще жив, мизинцу моему целование, аще же умер, блажен есть. Паки всем благословение. Помолитеся о мне, да же совершу путь течения добре.
Дорого столбец сей куплен, неколи много писать. Писано же лучинкою.
Помышляю о себе, яко удавят мя еретики: попущено бо им гораздо. Не обленись, жена, детей тех понуждати к молитве, паче же сами молитеся. Молитва бо Петра из темницы избави, молитва Иону из чрева китова изведе, молитва триех отроков от огня освободи...»
Рассказал о своём видении, о бесах, от которых терпит пакости, и, заканчивая столбец, просил:
«Молитеся о мне, да избавлюся от них. Писано в темнице лучинкою, кое-как. Майя в день».
2
О видении Аввакуму игумен монастыря Викентий узнал через неделю. Угораздило прийти к узнику, когда добрый стрелец прятал письмо на груди.
Только-только запахнул кафтан, засовы засипели, заскрежетали, побелел стрелец, а деваться некуда. В палату с большими свечами вошла дюжина монахов, и последним Викентий.
— Слышал о видении твоём, — сказал он, взявши в руки свечу и разглядывая узника.
Ох, как вздохнул бедный стрелец! Аввакум тоже обрёл упавшее сердце. Откликнулся радостно:
— Было, господин! В полночь на Вознесенье.
Свечи освещали и самого настоятеля. Монастырская жизнь шла ему впрок. Гладкий, холёный, глядел строго, умнёхонько. Изобразил, однако, смирение.
— Смилостивись, поведай, что ты видел.
— Читал Евангелие наизусть, утреню, — просто сказал Аввакум. — Вижу, ангел-хранитель стоит по правую мою руку, чтение слушает. Стены-то вдруг раздвинулись, как не было. Богородица явилась в облаках, потом Господь, Исус Христос с небесным пресветлым воинством. Страх меня объял, господин! Упал на лицо моё, кричу: «Кто есмь аз, умерый пёс, чтоб сподобиться к пришествию Господа?» А Господь сказал мне: «Не бойся, аз есмь с тобою!»
— А кто с Господом был? — игумен так и впился взглядом в лицо Аввакума.
— Не узрел, господин! Да где же было рассматривать?! Свет от земли до неба, да и неба не стало. Одни пресветлые силы! Вижу — Господь, вот и грохнулся от великого страха на пол. Не смел глаз поднять.
— Дивно! — сказал Викентий и поёжился. — Холодно у тебя, протопоп. И уж очень темно.
— Ледник, говорят, внизу. Ради ледника мне, знать, и оставили одну рубашку, пояс отняли, кафтан, шубу... Прости, господин, что мучаю всех. Не даёт мне Господь погибели от вас... Как зверя держите. Ладно голодом морите, так и книг не даёте. Да ведь и самого света лишили.