Страстотерпцы
Шрифт:
— Неронова в Иосифо-Волоколамский монастырь привезли. Велено держать до указу, до собора.
— Долго ли собора ждать? — спросил Аввакум.
— Первое заседание назначено на 29 апреля. — Дионисий огляделся, сел в нишу низкого окошка. — Великий государь ныне призывает к себе архиереев, задаёт им три вопроса, и архиереи пишут ответы. Тут же, в царёвой комнате, своею рукой.
— Велика небось тайна сия.
— Тебе, Аввакум, государь позволил сказать те вопросы. Хочешь — напиши ответы.
— Бумаги не дают.
— Игумен Парфений — человек строгий, но добрый, даст и бумаги и чернил. Слышал я, кормят тебя, как воробья, крошками.
— Крошки тоже хлеб. Какие же вопросы предлагает государь архиереям?
— Первый вопрос о вселенских патриархах. Принимать ли греков за столпов православия? Записано так. — Дионисий достал, развернул грамотку. — «Как нам долженствует исповедати святейших греческих патриархов: константинопольского, александрийского, антиохийского и иерусалимского, аще они православии суть?*
Посмотрел на протопопа вопрошающе. Аввакум улыбнулся, но промолчал.
— Другой вопрос о греческих книгах, о церковных обрядах. Государь спрашивает: «Книги греческие печатные и другие рукописные, которые святейшие греческие патриархи употребляют и по ним совершают славословие Богу и чины церковные исполняют, должны ли и мы исповедовать сии книги и чины?»
Снова посмотрел на Аввакума, тот опять улыбнулся.
— Третий вопрос о церковном соборе 1654 года «в богоспасаемом преименитом царствующем граде Москве при благочестивейшем и богохранимом государе нашем царе и великом князе Алексее Михайловиче всея России самодержце и при святейшем Никоне-патриархе и царского пресветлого величества при всём синклите подписан священными руками, как исповедовати Иисуса Христа ныне нам долженствует?»
Положил грамотку Аввакуму на колени, пошёл из кельи.
— Отчего ты меня не уговариваешь?
— Не хочу укреплять в непослушании.
— А ежели я на иное бумагу истрачу?
— Значит, не за что будет на меня озлобиться. Меньше злобы — греха меньше.
И не оглянувшись ушёл. Скоро принесли коломарь, перья, бумагу.
— Ну, держись, Павел краснощёкий! — распалял себя Аввакум, вспоминая хозяина Крутицкого подворья, и призадумался: Павел — царёв хвост, а Дионисий — кто? Ни шума от него, ни боли... О греках царь хочет знать, о патриархах, об их книгах, о змеиных объятиях с Никоном. Ну, слушай, государюшко!
Сурово написал.
А тасканья на церковные службы продолжались. Игумен Парфений менял цепь на цепь, то обременяя тяжестью, то приковывая серебряной лёгонькой цепочкой.
Приезжал уговаривать архимандрит Чудова монастыря Иоаким. Крепко стыдил в присутствии братии, ласкал наедине обещаниями благ, льстил похвалами.
— Где твой разум, мудрый чуткий человек? Разве не почитать церковные уставы, принятые священным собором, — благочестие?
— А кто священил ваш собор? — просто спрашивал Аввакум. — Еретик Никон? Беглые греки, покинувшие Святую землю, боясь тюрьмы за лихоимство, за служение папе и самому сатане? По мне, святые — преподобный Сергий Радонежский, преподобный Пафнутий... Татарин родом, внук баскака, к вере пришёл, святости достиг, а вы, природные русаки, — от православия, как от чумы, шарахаетесь.
После этакой беседа для Аввакума наступил трёхдневный голодный пост, но у него была бумага, чернила. На голодный желудок в голове зело ясно.
Написал ещё одно письмецо великому государю, о лизоблюдах в рясах.
Примчали ещё два уговорщика. Подьячий патриаршего двора да дьякон из Ярославля, учёный муж Кузьма.
Кинулись в ноги протопопу.
— Соединись с царём, Бога ради! Государь гневается, что не умеем растолковать тебе истинное благочестие. Соединись ты с нами, не мучь! Тяжело нам смотреть на твои цепи. Царица за тебя горой стоит, царь по тебе плачет. И мы плачем. Ну, долго ещё будешь нас влачить к себе за девяносто вёрст? Аввакумушка, будь же милостив!
Передал Кузьме и подьячему оба своих послания царю.
— Говорите: соединись! Бога молю о соединении разрубленного единого живого тела матери-Церкви. В сих посланиях — правда о переменах и о том, кто переменил свет на тьму. Скоро увидите, сколь любят правду пославшие вас.
— Пославшие нас хотят матери-Церкви мира. До собора бы кончить распрю!
24
Собор русских архиереев при участии архимандритов, игуменов, протопопов и прочих церковных властей открылся в патриаршей Крестовой палате.
Патриарх Иоасаф всех благословил и, поклонившись, просил великого государя сказать пастырям, пекущимся о его стаде, пресветлое, Богом внушённое царское слово.
Алексей Михайлович перед собором говорил с глазу на глаз с каждым митрополитом, архиепископом, епископом, с каждым архимандритом, игуменом, со многими келарями и строителями монастырей, с протопопами и попами.
Все сидящие в Крестовой палате ответили на предложенные царём три вопроса, изощряясь в угождении самодержцу. Алексей Михайлович испытывал лёгкий стыд, ибо собор походил на притворное действо втайне договорившихся между собой людей. Но как можно допустить вольные, сумасбродные споры об обрядах, о Боге, когда в народе соблазн, тёмные слухи, умаление царского величества! Страшно читать доносы соглядатаев, не токмо имя Никона, но и его имя, великого государя, царя-самодержца, соседствует с кощунственным «антихрист», «предтеча антихриста».
— Не ведаю, была ли когда матерь наша Православная Церковь в таком небрежении у своих детей, русского народа и священства, как ныне, — начал Алексей Михайлович, задыхаясь от волнения и тучности. — Разве что в Смуту, когда пришла погибель на Русскую землю?! — У царя вдруг выступили слёзы. От гнева лицо налилось кровью, из-за ушей потекли струйки пота. — Богохульники и мятежники не щадят покоя и мира церковного. Имя сим богохульникам и мятежникам — старовер! Наелись дьявольских плевел, блюют на чистое и непорочное предание, хранимое церквами Святой земли. Пастыри стада русского, воздвигнете правый гнев на отступников. Молитвою, словом, делом вашим искореняйте пагубу. Иной старовер упрямствует, скрывшись в лесу, иной же в Успенском соборе перед царём, перед вами, иерархами, кричит о ереси, о расколе, хоть сам раскольник.
Алексей Михайлович замолк, зорко оглядел собор, словно искал на лицах архиереев и прочего церковного чина неприятие или хотя бы сомнение. Встречали пастыри взор царя-отца с овечьей покорностью, ни единого строгого взгляда в ответ.
— В сокровищнице моей, — подвёл Алексей Михайлович к придуманному Лигаридом испытанию собора, — я сыскал драгой и бесценный бисер, преизрядное и преугодное орудие на искоренение расколов, богодуховную книгу, «Хризовул» именуемую. В сей книге записано деяние царьградского собора 1593 года об учреждении в России патриаршества и приведён Символ Веры, который ныне исповедуем мы все и который оболган расколоучителями. Целованием сей книги соединим души воедино, подтвердим: греческие книги хранят истину об исповедании и о святых обрядах, о непорочной вере во Иисуса Христа.