Страстотерпцы
Шрифт:
А Никон у себя в Воскресенском монастыре тоже смотрел, окружённый братией, как накатывает среди белого дня лютая ночь на Русскую землю.
— Вот тебе знаменьице, гордый царь, за все твои неправды! — не сдержал Никон злой радости. — Нет у тебя молитвенников молиться о грехах твоих! Есть у тебя одни лживые греки, и сам ты с ними — ложь.
Позвал братию в храм молиться о спасении Русской земли, сам же удалился в придел Голгофы, предстал пред Богом один на один.
Медленно пожирала тьма свет. На глазах белое оборачивалось чёрным. Солнце стало чёрным! И не солнце это уже было — зрак князя тьмы. Зиял сей зрак пропастью, заслонив собой свет, и умирала от ужаса бедная земля.
Пятидесятник Салов прибежал к Аввакуму в башню, в ноги упал:
— Батька, прости грехи!
— Бог простит.
— Пошли, батька, на волю. Дьявол в цари мира коронуется. Помолись о нас, батька!
Золотая корона трепетала вокруг чёрного солнца. Впрямь коронование...
— Креститесь, как отцы крестились, — приказал протопоп своим стражам, запел псалом: — «Господи, Боже наш! Как величественно имя Твоё по всей земле! Слава Твоя простирается превыше небес!»
Пел, бесстрашно крестя чёрное солнце, землю, монастырь.
И пошла тьма на убыль. Погасли звёзды, наливались белым светом облака.
Опамятовался Григорий Осипович:
— Отправляйся, батька, в башню! Не ровен час, игумен Викентий увидит.
— Бедные вы, бедные! — перекрестил Аввакум своих тюремщиков.
А как засовы на дверях задвинулись, молился о всех подневольных, о служивых...
Нет, не покинуло людей солнце. Такая жара наступила — огородники охали, таская воду вёдрами, возя бочками.
Примчались в Москву долгожданные посланцы Приказа тайных дел: восточные патриархи в устье Волги приплыли на корабле 16 июня, 21-го встречены архиепископом Иосифом, воеводой Яковом Одоевским и всеми православными людьми в граде Астрахани. За александрийским патриархом Паисием иподьякон Мелетий ездил в Египет, потом морем в Триполи, в Ливан. Антиохийского патриарха Макария в Дамаске тоже не нашёл. Макарий собирал милостыню в Грузии. Постарался Мелетий, догнал Макария в Имеретин, уговорил ехать в Москву. Отправились в Шемаху, потом в Кахетию, на Каспийском море ждали корабль тридцать два дня.
Донесли подьячие на воеводу: Яков Никитич приезду патриархов не рад. Свиты у них большие, а денег кормить-поить гостей нет, и кораблей нет — в Москву везти.
Архиепископ Иосиф за патриархами ухаживает, но просит для себя — на собор с патриархами ехать — три ладьи.
— Денег не жалеть! — приказал Алексей Михайлович и послал долгожданным светочам по двести рублей серебром да атласов, тафты, по три сорока соболей. Дневное пропитание Паисию и Макарию было определено в один рубль четырнадцать денег да по пять кружек мёду, по шесть кружек пива, по ведру кваса.
На дорогу государь пожаловал патриархам по десять вёдер вина церковного, по десять двойного, по тридцать простого. Двадцать вёдер мёда паточного, двадцать — варёного, семьдесят пять — расхожего, да сто вёдер квасу, да двести тридцать пять пива.
Митрополиту трапезундскому Филофею, архиепископу синайскому Ананию, всем прочим патриаршим людям корм, питьё, денежное жалованье, подарки были выданы по чинам.
Но были у государя и тайные наказы да указы. Боялся, как бы кто не донёс Макарию и Паисию об истинной причине их призвания в Москву, о суде над бывшим патриархом. Не велено было даже говорить, что Никон живёт в Воскресенском монастыре. Не повернули бы назад!
Архиепископу Иосифу царь строго напоминал: «Смотреть и беречь накрепко, чтоб к патриархам ни от кого, ни с какими письмами никто не подъезжал. Также бы и от них, патриархов, ни к кому никаких писем в посылке не было».
Иподьякон Мелетий получил наитайнейшее предписание подластиться к секретарям патриархов, к племяннику Паисия и особливо к сыну Макария архидьякону Павлу Алеппскому: пусть смотрят за письмами святейших, а ежели будут от Никона или о Никоне — без всякого сомнения те письма перехватывать.
За службу полагалось каждому по тридцать золотых рублей.
Опасаясь писем, а ещё больше ходоков от благодетелей воскресенского сидельца, Алексей Михайлович приказал везти патриархов до Казани. Не хотел скорого приезда — не успели упрямцев образумить. Заморским святым гостям о неустройстве в церковных делах России знать незачем.
Вот и плыли корабли с драгоценными гостями встречь току волжской великой воды с непоспешанием. От Астрахани до Чёрного Яра добрались за девятнадцать дней.
Дабы сподвижники прониклись величием совершившегося — приходом на Русскую землю восточных патриархов, — Алексей Михайлович собственноручно написал грамоту: «Ныне, с Божией помощью, рай отверзся, правила обрелись, и те два великих светила радостно и дерзостно являются, прославляются и проповедуются».
Крепко надеялся на восточную истину. Проклятье восьмилетнего противоборства с Никоном, с раскольниками должно было кончиться, как только Паисий и Макарий ступят на землю Московского Кремля, благословят алтари московских храмов. Вдохновенно писал государь о великом пришествии: «Здесь воистину спасение миру и союзу духовному укрепление, плевельникам и врагам супротивным рассеяние, а нам всем оживление».
С царского оригинала были переписаны четыре списка, их вручили Питириму Новгородскому, Павлу Крутицкому, Илариону Рязанскому да чудовскому архимандриту Иоакиму.
Борьба с плевельниками началась с новой страстью.
1 июля перед архиерейским собором предстал старец Григорий Неронов, страдалец правды. Сносил наказания от воевод, от царя Алексея, от дедушки его, от святейшего Филарета. Уговаривал не ходить войной на поляков, не проливать христианской крови. Сослали. А уж при царе Алексее мыкали по монастырям, по тюрьмам за каждое правое слово.
Неронов — нижегородский мужичок, одолевший ради Божьей истины букварь с великой натугою, с плачем, за веру битый и за веру же поставленный в попы, в протопопы, — и в семьдесят пять лет был на ногу лёгок, разумом светел, а вот взоры его смелые, гневные погасли. Не ради семидесяти пяти лет, изнемог жить среди иной веры.
Архиепископ Иларион, у отца которого, у благочестивого Анании, Иван Неронов учился церковной службе, сказал старику ласково:
— Наш собор не называет любезное тебе двоеперстие еретическим. Мы, ради Троицы, предлагаем троить, аллилуйю и при крестном знамении молиться: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш», а не «Сыне Божий». Неужто ради такого исправления можно отринуть от себя Святые Дары и всю Святую Церковь?