Страстотерпцы
Шрифт:
Поглядывая на темноликих монахов, с острыми взорами чёрных сверкающих глаз, величавых, рослых, Савва со своими корабельщиками не ради указа страшился быть близко от святых людей, себя самого было стыдно.
Кормщик Игнат шептал Савве:
— Как нам-то молиться? Весь день нельзя, а помалу — не осердился бы святейший. Господи, избавь от мели нежданной, от ветра противного, от бури.
Приметил любимое место Макария. Своими руками смастерил два славных креслица, к палубе прикрепил намертво. Патриарх на заботу улыбнулся, подарил Игнату крестик. Не русский — четырёхконечный, но не крыж, а иной, вписанный в круг, сирийский.
В первый день плавания корабельщики поднялись чуть свет, на заутреню, но святейший и его монахи-челядники почивали. Поднялись поздно, помолились быстро, зато долго кушали, а когда пристали к берегу в большом селении, монахи отправились не со святейшим в церковь, а на базар, продавать излишек питья и корма, отпускаемых Макарию и архиепископу Синайской горы Анании.
Встречали патриархов повсюду, как царей не встречают. Стар и млад приходили в церкви. Не вместившись, стояла на площади, ожидая благословения, стремясь хоть что-то пожертвовать светочам Востока.
Скоро кораблик превратился не в церковь под парусом, а в лавку. Монахи бойко торговали, ещё бойчее покупали, сбивая цену, уговаривая быть посговорчивее ради Божьего дела.
Почтение к гостям поиссякло и у Саввы, и у корабельщиков.
Однажды утром, пока святейший спал, Савва занял его кресло.
«Пестун» шёл первым в караване кораблей. Вдруг на берегу показались всадники: дали знак причаливать.
Прибыл от великого государя полуголова московских стрельцов, подьячий Приказа тайных дел Порфирий Оловянников. Алексей Михайлович сообщал о дозволении идти патриархам сухим путём не из Симбирска, а из Саратова. Иподьякону же Мелетию надлежало мчать к Москве без всякого мешканья для тайных государственных дел.
Корабли, приняв Оловянникова, через полчаса хода опять пристали к берегу в большом степном селе.
Приняли патриархи хлеб-соль, осётра, стерлядь, по три волчьи шкуры. Отслужили обедню в местной церкви, а после службы, как повелось, принимали челобития и тут же чинили скорый розыск и суд.
Подала извет на местного дьякона вдова. Во хмелю дьякон изнасиловал и саму вдову, и её старшую дочь. Приставал к двум отроковицам, еле отбили.
О дьяконе патриархи спросили.
— Гуляка! — сказали люди. — Дурной, но уж очень хорошо поёт!
Спросили святейшие священника: знал ли о постыдных деяниях дьякона?
— Как не знать, — посокрушался простоватый поп, — в селе, как в избе, обо всех всё ведомо.
Патриархи позвали дьякона, но тот успел переплыть на другой берег реки и убежал.
Тогда патриархи остригли попа. Знал о злодействах своего подчинённого и помалкивал, до службы допускал.
Батюшка был человек незлобивый, люди плакали, как его расстригали. Но что поделаешь — виновен, а судьи — вселенские патриархи!
Савва хоть и любил справедливость, однако поглядывал на своего великого гостя искоса. Сукина сына дьякона мало в цепи заковать, а попавший под горячую руку поп хоть и виновен, да велик ли спрос с него, с Божьего одуванчика? Без попа и без дьякона оставили церковь непрошеные судьи. Уж больно величаются перед русскими людьми. За дикарей почитают. Разохотились поучать, уличать, в дома заходят, как к себе. Несколько семейств приказали пороть за жирные щи в постный день.
Из-за усердия патриархов больше стояли, чем плыли.
Только 6 августа были в Царицыне и только 20-го — в Саратове.
Здесь обнаружилось: под патриархов, под их людей, под их рухлядь нужно не меньше четырёхсот подвод.
Решили плыть дальше, до Симбирска, где заранее власти -должны приготовить добрые телеги, пристойные кареты, справных лошадей.
Симбирская гора показалась 16 сентября. Увидев корабли, в городе ударили в колокола.
Встречали святейших и святителей великим крестным ходом. Этот поход в гору был для восточных людей немалым испытанием, но оба патриарха люди не старые, выдержали сие достойно.
В соборной церкви Макарий и Паисий обнаружили, что служат в Симбирске по старым служебникам, протопоп Никифор и его паства знаменуют себя, складывая перст к персту.
Расправа была скорее скорого. На литургии остригли, прокляли, приказали воеводе отправить ослушника в тюрьму. Воевода хоть и удивился хозяйничанью гостей, но перечить им поостерёгся.
Патриархи, как повелось у них в дороге, принимали подарки и челобития. По челобитию вызвали на суд дьякона девичьего монастыря Фому. С монашенкой шалил, забрюхатила. Фому остригли, о монашенке забыли.
Выгружать своё добро с кораблей святейшие не торопились. Савва сердился: за найм корабля заплачена ему была треть, остальное обещали отдать хлебом из государевых сел.
Монахи распродавали всё, что им пожертвовали, но торговля шла плохо. Тогда Савва махнул рукой, купил у монахов вино, хлеб, рыбу, шкуры и поплыл вверх, торопясь к Енафе и маленькому Малаху. За торговлю свою было ему стыдно: и мошне ущерб, и душе, будто в отхожую яму ухнул. Ложь патриаршей святости — бараньи повадки мужиков и баб. Попики-то ещё хуже, дрожат перед пришлыми, дуреют. Епифания вспоминал.
Савва — в одну сторону, патриархи на пятистах возах — в другую. Выступили из Симбирска 25 сентября, 30-го были в Алатыре, день отдохнули и отправились в Арзамас.
В Арзамасе расстригли попа Михаила.
Иподьякон Мелетий, успевший сгонять в стольный град, получил в Арзамасе сердитое письмо Алексея Михайловича: «Нам, великому государю, ведомо учинилось, что вселенские патриархи везут с собой из Астрахани к Москве Печатного двора наборщика Ивана Лаврентьева, которого по нашему... указу велено сослать из Астрахани на Терек за воровство, что он... на Печатном дворе завёл латинское воровское согласие и римские многие соблазны. Да они ж везут с собою к Москве человека Шорина Ивашку Туркина, который писал к воровским казакам воровские грамотки. И по тем его воровским Ивашковым грамоткам те казаки наш, великого государя, насад (большой торговый корабль. — В. Б.) и торговых многих людей суды пограбили и многих людей побили до смерти. И тебе б им, вселенским патриархам, говорить о том, чтоб они с нами, великим государем, не ссорились, тех воров, Ивашку Лаврентьева и Ивашку Туркина, с собою к Москве не возили».