Страстотерпцы
Шрифт:
— Сколько войска у нуреддина?
— Должно быть, тысяч сорок. Одни мурзы в Крым ушли, другие к нему идут... Вместе не держатся, россыпью коней кормят.
— Пойдут ли Дорошенко с нуреддином на царские земли?
— Не пойдут. Дорошенко зовёт нуреддина короля воевать. Казаки Бога молят, чтоб царь с королём не помирились.
Ордин-Нащокин снял пояс, отсчитал соглядатаю пять талеров.
— Твоему хозяину пришлют соболей без задержки.
Человек поднялся, сказал громко:
— Здесь сетью надо ловить.
— Я не ловец, а кормилец. Распугала щука моих рыбок. Большая разбойница.
Человек поклонился, отступил в лес...
Воротясь с пруда, Ордин-Нащокин сел писать государю, понуждая быть сговорчивей: «Чтобы удовлетворить Литву, надобно уступить Полоцку и Витебску Динабург с тамошними местами, тогда Литва и вперёд на сеймиках и на большом сейме будет противиться войне с нами, потому что Литве нечего будет больше желать. От польских же границ необходимо удержать Украину от Чернигова по Днепру и во время перемирья укрепить Чернигов и все северские города. Киев на пять лет и Динабург на всё перемирье, при том, что делается теперь на порубежье, отстоять невозможно. Да если и перемирье будет, а не прекратится насилие порубежным крестьянам, то смоленские уезды и вперёд пусты будут, крестьяне выбегут на льготы за рубеж. Для успеха в посольском деле надобно усилить порубежные места. В начале зимы в Смоленск и в другие порубежные города запасы и рати ввести».
Ответ на толковое это послание был твёрдым и сердитым: Киев вытребовать на пять лет, Динабург — на всё время перемирья, перемирье заключить на двенадцать и больше лет.
19
Москва жила Большим собором.
28 ноября состоялось третье заседание. Царь прочитал перед вселенскими патриархами, перед святителями и священством собранные воедино все вины патриарха Никона перед ним, великим государем, перед Русской Церковью, перед православием и Господом Богом. Со слезами на глазах просил судить по правилам святых отцов, по своему святейшему рассмотрению.
Патриарх Паисий посовещался с Макарием, с митрополитами и объявил: дела нельзя решить, не призвав на собор самого Никона. Пусть патриарх всея Руси даст ответы на обвинения.
Другой Паисий — Лигарид — поспешил с предложением послать в Воскресенский монастырь Арсения, архиепископа псковского, и двух архимандритов, Сергия из Спасского ярославского монастыря и Павла из суздальского Спасо-Евфимьевского.
Это тоже был ход! Никон — крайний архиерей — позван на суд одним архиереем да архимандритами. Крайнего архиерея должны звать крайние или хотя бы митрополиты.
Утром 29 ноября соборные отцы, посланные привезти Никона, были у врат нового Иерусалима. Их не сразу пустили в монастырь, Вратник отправил служку к самому Никону.
Святейший в это время читал книгу Неемии: «Когда стена была построена, и я поставил двери, и поставлены были на своё служение привратники и певцы и левиты...»
Выслушал прибежавшего послушника и удивился:
— Посмотри, какие слова в книге! «... И сказал я им: пусть не отворяют ворот Иерусалимских, доколе не обогреет солнце...* Как я могу приказать пустить, когда книга не велит?
— Архиепископ и два архимандрита приехали, — мялся на пороге служка, — от собора присланы.
— Что ж, что от собора. От Бога сказано: пусть ждут. Обогреет солнце, тогда отворите для приехавших двери.
— Святейший! — упал на колени служка. — Облака на небе. Снежок порхает. Не будет нынче солнца!
— Жалостливый ты человек, — улыбнулся Никон. — Не постригайся в монахи. Поживи, помолись и ступай в мир. Как меня увезут отсюда — совсем! — поднял перст Никон. — Навсегда! Тотчас и уходи. Таково тебе моё благословение... А ворота откройте, коли тепла ждать долго. Теперь тепло будет, чай, по весне...
Архиепископ Арсений пошёл под благословение патриарха, благословился и Павел, архимандрит из Суздаля. Сергий только засмеялся:
— Нашли у кого благословляться!
Архиепископ смутился, предложил Никону собираться в дорогу: восточные патриархи зовут.
— Я святительское постановление и престол патриарший имею не от александрийского и не от антиохийского патриархов, но от константинопольского, — сказал Никон и прибавил с язвительным смешком: — Александрийский-то да и антиохийский сами живут не в Александрии и не в Антиохии, как и я, грешный, не в Москве. Один живёт в Египте, другой — в Дамаске. Если же патриархи пришли по согласию с константинопольским и иерусалимским патриархами для духовных дел, то я в царствующий град Москву приду.
— Ты не крути! — закричал на Никона Сергий. — Отвечай без лукавства: идёшь или нет? Мы тебе говорим не по правилам святых отцов, а по государеву указу.
У Никона задрожали щёки: на него кричит архимандритишка! Сказал, сглотнув комок бессильной обиды:
— Идти я не отказываюсь, а слушать тебя не хочу!
— Ах, ты нас бесчестить!
— Много чести, Сергий, чтоб тебя бесчестить. С архиереем объяснюсь. С вами, чернецами, говорить не буду.
— Тебя на собор зовут, святейший! — поклонясь, сказал архиепископ Арсений.
— Если патриархи пришли в Москву для духовных дел, то я, известия ради, поеду. Как соберусь, так и поеду.
— Без тебя мы не можем воротиться в Москву! — крикнул Сергий.
Никон стал спиной к соборным старцам. Поворачиваясь, сказал:
— В добром месте поживёте. Вам, злобствующим, полезно.
Пришлось и впрямь остаться. В Москву отправили пристава. Тот хоть и поспешал, а приехал в двенадцатом часу ночи.
30 ноября — праздник: Андрей Первозванный. Настроение же иноземных судей было досадливое. Никон усомнился в их высоком положении, в праве судить, в праве позвать его.
Архиепископ Синайской горы Анания решился умягчить сердца разгневанных патриархов. Предположил: Никон не подчинился архимандритам, ибо он патриарх, за ним надо было послать архиереев.
Золотой стол сиял, сияли троны царя и святейших.
Алексей Михайлович в лазоревой, в жемчугах, ризе сидел посредине Столовой палаты. Справа от него на скамьях, крытых парчой, помещались архиереи, слева — патриархи, за тронами патриархов на скамьях же, на алом бархате, — бояре, окольничие думные люди. Ответчиком перед всем этим величием был несчастный пристав, передавший слова Никона и его беседу с архиепископом и архимандритами.