Стрелок-2
Шрифт:
— Доктора могут, — с легкой усмешкой прервал его филиппику Дмитрий.
— Что, простите? — смешался бывший канцелярист.
— Я говорю, врачи могут определить образованного человека, даже если тот в чём мать родила.
— Но как?!
— Не знаю, — пожал плечами Будищев. — Только когда нас перед армией осматривали, один эскулап моему соседу в задницу заглянул и тут же определил. Вот, говорит, сразу видно культурного человека — газеты выписывает!
— Вы издеваетесь?
— Не-а.
— Как вам не стыдно! А ведь я не только бумаги в присутствии
— Теперь — точно пригласят.
В этот момент железная дверь в камеру отворилась и появившийся на пороге городовой громко гаркнул:
— Выносите!
— Сей секунд, — крикнул один из уголовников и бесцеремонно прервал беседу Будищева и Постникова. — Чего разлеглись? Ступайте парашу выносить. У нас так заведено, чтобы новички выносили…
Полуголый канцелярист, не испытывая более судьбу, кинулся выполнять порученную ему работу, а вот Дмитрий, напротив, устроился поудобнее и с интересом взглянул на урку.
— Ты что, особого приглашения ждешь? — недобро сверкнув глазами, осведомился тот.
— А у тебя, наверное, зубы запасные есть?
— Да я тебя!
— Эй, пошевеливайтесь, — поторопил их теряющий терпение городовой. — И это, который тута Будищев?
— Я, — тут же отозвался Дмитрий.
— Ну, так выходи, раз ты! Их благородие, господин пристав, тебя требуют!
— Ничего, ещё свидимся, — прошипел ему вслед представитель блатных, и тут же пнул какого-то мужичка, жмущегося в углу. — Ступай парашу выносить, что расселся!
Тем временем, щербатый тихонько спросил у внимательно за всем этим наблюдавшего Кота:
— Как думаешь, деловой?
— Похоже на то, — пожал тот плечами. — Поглядим, что дальше будет.
Участковый пристав — штабс-капитан Деревянко — худощавый, среднего роста мужчина около тридцати лет отроду, с деланым равнодушием рассматривал стоящего перед ним навытяжку арестанта. Тот, посмотрев на его простоватое лицо, пришел к выводу, что перед ним обычный армейский бурбон, перешедший в полицию из-за того, что у него не задалась карьера и решил прикинуться служакой.
— Ты и впрямь — георгиевский кавалер? — осведомился офицер.
— Так точно, Ваше Благородие! Бантист.
— Даже так… а мастера зачем избил?
— Не могу знать!
— Не знаешь, зачем избил?
— Никак нет, Ваше Благородие! Не знаю, кто его избил, потому как я ему всего раз в рыло дал, и то — исключительно для порядка!
— Для порядка, значит? — усмехнулся участковый.
— А как же! — широко распахнул глаза Будищев и приготовился поведать штабс-капитану, что Перфильев не ходил строем, редко посещал церковь и недостаточно преданно смотрел на портреты государя-императора, но, наткнувшись на проницательный взгляд внимательных серых глаз, понял, что ошибся. Этого на мякине не проведешь.
— Так за что бил?
— За дело!
— А именно?
— Ученика он моего избил. Мальчишку совсем.
— Прискорбно. Но учеников везде бьют. На то он и мастер.
— Но не до полусмерти же!
— Что, мальчик серьезно пострадал?
— Я его в больницу отвез. Он все время без памяти был, я уж боялся, что Богу душу отдаст.
— В какую больницу?
— В Петропавловскую.
— На Архиерейской? [38]
— Да.
— Как вёз?
— На извозчике.
38
Ул. Архиерейская — ныне Льва Толстого.
— Сколько отдал?
— Полтинник.
— А теперь скажи мне, отставной унтер-офицер, откуда у тебя — простого мастерового — деньги на лихача?
— А я не простой мастеровой, Ваше Благородие. Я гальванёр, причем — очень хороший. Таких как я, можно сказать, во всём Питере больше нету!
— Да ты от скромности не помрешь.
— Если турки не убили, так зачем от скромности помирать?
— Тоже верно. Ну, хорошо, положим, ты сказал мне правду, и Перфильев действительно избил мальчишку. Допустим, ты его не сильно помял и увечий ему не нанес.
— Так и было!
— А хлебом ты его, зачем насильно кормил?
— Калачом.
— Что?
— Калачом, говорю. Я Сёмку в лавку послал за съестным к обеду, а он, видать, когда возвращался, попал на глаза мастеру, а тот давно на нас с ним взъелся. Вот и отыгрался на мальчишке, пока меня рядом нет. А я как этот окровавленный калач увидал… думал, придавлю гниду!
— Ты видел, как он его бил?
— Нет, конечно, иначе не позволил бы!
— А вот представь теперь, любезный, что пострадавший на суде скажет: знать не знаю, ведать не ведаю! Никого не бил и не калечил…
— Хреново.
— Вот именно, братец!
— И что теперь делать?
— Сакраментальный вопрос у нас в России, — вздохнул офицер. — Кто виноват, и что делать? Ладно, ступай покуда в камеру, у дознавателя дел много, ещё когда до тебя очередь дойдет.
Обратно в камеру Будищева вёл старый знакомый — городовой, назвавшийся Ефимом.
— Ну чего? — озабоченно спросил тот, едва они остались одни.
— Да так, — неопределенно пожал плечами Дмитрий. — Ничего хорошего!
— Понятно. Максим Евграфович — старый служака и всё как надо оформил, дело теперь так просто не замнешь. Я за тебя, конечно, словечко замолвил, только плетью обуха не перешибешь.
— Всё равно — спасибо.
— Да не за что. Вот кабы за тебя хозяин фабрики вступился — другое дело. Ты у него в чести?
— Да кто его знает, что у него на уме. Хотя я его брату двоюродному жизнь недавно спас.
— От разбойников отбил?
— Нет. На полигоне пушку разорвало, а я его и одного офицерика на землю столкнул и собой накрыл.
— А что за офицер? — заинтересовался полицейский.
— Да немчик какой-то. Штирлиц или Штиглиц… как-то так.
— Барон Штиглиц? — изумился Ефим и даже схватил Дмитрия за плечо.