Строки, добытые в боях

Майоров Николай Петрович

Июнь, 1942

«Мне все здесь дорого и свято…»

Мне все здесь дорого и свято, У черных Пулковских высот: Могила русского солдата, На желтом бруствере осот, Мать-мачехой и повиликой С боков обросший капонир, Перевороченный и дикий, Какой-то первозданный мир. Кирпичная щербатая стена, Моих друзей простые имена. Мне хочется, чтоб девушки и дети Пришли сюда на утреннем рассвете, Чтоб день был светел, чтобы ветер тих, Чтоб солнце золотилось на дороге. …Забудь свои печали и тревоги, Здесь мертвые спокойны за живых.

Май, 1945

«…Темнеет…» (В. Инбер)

…Темнеет.

У меня нет света. Но должна немедленно записать то, что слышала собственными ушами: паровозный гудок. Слабый, но ясный и отчетливый. Первый гудок за все время блокады.

Мы все выбежали во двор проверить: правда ли? Тишина. Мороз. Снег лежит. Мы стоим, слушаем. Рядом со мной доктор Пежарская. Она мне напоминает покойную мать, и даже не чертами лица, а всем обликом. Мы слушали с ней, потом взглянули друг на друга. Да, дорожные гудки.

Значит, правда, что начала работать ледовая дорога через Ладогу, о которой нам говорили. А потом поезда повезут продукты от Ладоги до города. Это жизнь наша. Это наше спасение, может быть…

(Из ленинградского дневника В. Инбер)

Снег

Метель кружится, засыпая Глубокий след на берегу. В овраге девочка босая Лежит на розовом снегу. Поет густой, протяжный ветер Над пеплом пройденных путей. Скажи, зачем мне снятся дети? У нас с тобою нет детей. Но, на привале отдыхая, Я спать спокойно не могу: Мне снится девочка босая На окровавленном снегу.

Февраль, 1944

«У Кинешмы и Решмы…»

С. Кара

У Кинешмы и Решмы Особая краса. Ложится на орешник Тяжелая роса. И песня долго-долго Тревожит тот покой, Плывет над самой Волгой, Над медленной кодой. Она почти сквозная, И я, ее любя, За тыщу верст узнаю И вспомню про тебя. А здесь, у переправы, У смертной полосы, Обугленные травы Чернеют от росы. Пусть битвы будут долги. По пеплу черных трав Приду на берег Волги Сквозь сорок переправ.

1943

Победитель

Без малого четыре года Гремела грозная война. И снова русская природа Живого трепета полна. Там, где мы брали кровью, с бою, Противотанковые рвы, Цветы, обрызганы росою, Встают, качаясь, из травы. Где ночь от ярких молний слепла, Кипела в заводях вода, — Из камня, щебня и из пепла Встают родные города. И вот дорогою обратной, Непокоряемый вовек, Идет, свершивши подвиг ратный, Великий русский человек. Он сделал все. Он тих и скромен. Он мир от черной смерти спас, И мир, прекрасен и огромен, Его приветствует сейчас. А сзади темные могилы Врагов на дальнем берегу — О нашей доблести и силе Напоминание врагу.

Май, 1946

«В моей душе живут два крика…»

В. И. Пророкову

В моей душе живут два крика И душу мне на части рвут, Я встретил день войны великой На полуострове Гангут. Я жил в редакции под башней. И слушать каждый день привык Непрекращающийся, страшный, Войны грохочущий язык. Но под безумие тротила, Сшибающего наповал, Ко мне поэзия сходила В покрытый плесенью подвал. Я убегал за ней по следу, Ее душой горяч и смел. Ее глазами зрел Победу И

пел об этом, как умел. Она вселяла веру в душу И выводила из огня. Война, каменья оглоушив, Не оглоушила меня. И я запомнил, как дрожала Земля тревогою иной. В подвале женщина рожала И надрывалась за стеной. Сквозь свист бризантного снаряда Я уловил в какой-то миг В огне, в войне, с войною рядом Крик человека — первый крик. Он был сильнее всех орудий, Как будто камни и вода, Как будто все земные люди Его услышали тогда. Он рос, как в чистом ноле колос. Он был, как белый свет, велик, Тот беззащитный, слабый голос, Тот вечной жизни первый крик. Года идут, и ветер дует По-новому из-за морей. А он живет, а он ликует В душе моей, в судьбе моей. Его я слышу в новом гуде И сам кричу в туман и снег: — Внимание, земные люди! Сейчас родился Человек!

1960

«…Это было ночью…» (Л. Пантелеев)

…Это было ночью, в убежище. После бесконечно долгой, томительной и одуряющей тишины, оживляемой лишь тяжкими старческими вздохами, кашлем и зловещим постукиванием метронома, — вдруг весело и победительно запели фанфары, объявляя конец воздушной тревоги. И маленькая девочка, задремавшая на коленях у матери, откликнулась на эту благую весть и вымолвила слово, означавшее для нее и выход из этого мрачного, холодного подземелья, и возвращение в теплую постельку, и сладкий безмятежный сон…

— Отбой! — сказала Ирочка Т.

В этот день ей исполнилось полтора года. И слово, которое она сейчас сказала, — первое слово, произнесенное ею в ее маленькой, но уже такой неудобной жизни…

(Из ленинградских заметок Л. Пантелеева)

Самсон

Я в Петергофе не был никогда. И вот сейчас брожу среди развалин, Где красный щебень по земле развален, Где на столбах обвисли провода; Где голые, безрукие деревья Стоят, как привиденья из поверья; Где старый храм с глазницами пустыми, Где пахнет мертвым запахом пустыни, Где дикая ночная тишина Назойлива и смысла лишена. Мне кажется, когда глаза закрою: Песчаный берег, залитый волною, Граненые хрустальные стаканы, Прозрачное холодное вино, До синих звезд летящие фонтаны… В мечтах и снах нам многое дано. Когда жива мечта, я не поверю В ничем не поправимую потерю. Пусть в явь земную переходит сок! Я вижу ясно, как на поле сечи Идет, крутые разгибая плечи, Неистовый, разгневанный Самсон.

1944

Стихи о необходимости

На тихих клумбах Трептов-парка Могил в торжественном покое Давно горят светло и ярко Пионы, астры и левкои. И за судьбу земли спокоен, Ее простор обозревая, Стоит под солнцем русский воин, Ребенка к сердцу прижимая. Он родом из Орла иль Вятки, А вся земля его тревожит. Его в России ждут солдатки, А он с поста сойти не может.

1957

«Фанерные звезды истлели…»

Фанерные звезды истлели. Им вновь загореться нельзя. Покоятся в вечной постели Мои боевые друзья. И низкие, близкие тучи Вечернюю теплят зарю. И песней своею горючей Я с прошлым своим говорю. На всех перекрестках планеты, Как рыцари, в землю легли Любви и Свободы поэты. Но к звездам идут корабли. Едина дорога Победы, Как врезанный след борозды, К созвездию призрачной Леды От пепла фанерной звезды.