Структура и динамика психического (сборник)
Шрифт:
639 Если же существовало бы более широкое сознание, сознание, которое, как я указывал раньше, было бы отображением всего человека, то нечто в этом роде должно было бы происходить и с нашим сознанием. Существуют ли действительно такие непонятные нарушения, с которыми не может совладать воля и которые нельзя устранить намеренно? И есть ли где-то в нас нечто незатрагиваемое, которое мы могли бы заподозрить в качестве источника таких нарушений? На первый вопрос мы сразу можем ответить утвердительно. Не говоря уже о невротических личностях, мы легко можем обнаружить у нормальных людей явные вмешательства и нарушения из другой сферы: неожиданно может измениться настроение, проходит мимолетная головная боль, вдруг вылетает из головы имя знакомого, которого надо было представить, целый день нас преследует мелодия, хотелось что-то сделать, но желание для этого непонятным образом пропало, человек забывает то, чего нельзя было забывать ни в коем случае, кто-то с удовольствием бы поспал, но сон словно заколдован, наконец он засыпает, но фантастические дурные сновидения нарушают сон, человек ищет очки, которые сидят у него на носу, неизвестно где оставлен новый зонтик. Этот список можно было бы легко продолжать до бесконечности. Если же приступить к исследованию психологии невротиков, мы сразу начинаем вращаться среди самых парадоксальных
640 Что же касается второго вопроса – относительно происхождения нарушений, – то следует обратить внимание на разработанное медицинской психологией понятие бессознательного и приведенные ею доказательства в пользу основания этих нарушений на бессознательных процессах. Это похоже на ситуацию, когда наша зрительная личность обнаружила бы, что, помимо очевидных определяющих факторов, должны существовать еще и невидимые. Если не все ложно, то бессознательные процессы отнюдь не кажутся неразумными. Им совершенно несвойствен характер автоматического и механического. То есть они ни в коем случае не уступают в тонкости сознательным процессам, более того, не так уж редко они значительно превосходят благоразумие сознания.
641 Возможно, придуманная нами оптическая персона будет сомневаться, что внезапные нарушения ее мира света исходят от сознания. И мы точно так же можем сомневаться в существовании более широкого сознания, не имея для сомнений больших оснований, чем оптическая персона. Но так как нам не удается понять более широкое сознание, поскольку мы просто не в состоянии сделать это, то, пожалуй, мы поступаем правильно, называя непонятную для нас сферу бессознательным.
642 В этом месте изложения я вновь возвращаюсь к поднятому вначале вопросу о более высоком уровне сознания, потому что интересующая нас здесь проблема определяющей жизнь энергии духа связана с процессами, лежащими по ту сторону эго-сознания. Ранее я как бы мимоходом заметил, что без аффекта идея никогда не смогла бы стать жизнеопределяющей величиной. Кроме того, возникновение определенного образа мыслей я назвал вопросом судьбы, чтобы выразить этим, что наше сознание не способно произвольно создавать автономный комплекс. Если он не закрыт для нас и не доказывает явного превосходства над сознательной волей, то он как раз и не будет никогда являться автономным. Он, собственно говоря, и представляет собой одно из тех нарушений, которые исходят из темных сфер психики. Когда я ранее говорил, что навстречу идее должна идти душевная реакция, то под этим мною подразумевалась бессознательная готовность, которая благодаря своему аффективному заряду достигает глубин, уже недоступных нашему сознанию. Таким образом, здравый смысл нашего сознания совершенно не в состоянии разрушить корни нервных симптомов; для этого необходимы эмоциональные процессы, которые сами способны оказать влияние на симпатическую нервную систему. Поэтому мы могли бы с полным правом сказать, что настоятельная идея подается эго-сознанию в виде безусловного приказа, причем такая формулировка является вполне приемлемой для характеристики более широкого сознания. Тот, кто осознает основной принцип, которым он руководствуется, знает, с каким беспрекословным авторитетом этот принцип распоряжается нашей жизнью. Но, как правило, сознание слишком занято достижением своих иллюзорных целей и поэтому никогда не дает себе отчета о природе определяющего его жизнь духа.
643 Рассматриваемый под психологическим углом зрения, феномен духа, как и любой автономный комплекс, проявляется в качестве стоящего над эго-сознанием или присоединившегося к нему намерения бессознательного. Для того чтобы правильно определить сущность того, что мы называем духом, вместо бессознательного мы, скорее, должны говорить о более высоком уровне сознания, потому что использование понятия дух привносит с собой мысль о превосходстве духа над эго-сознанием. Такое превосходство приписывается духу не в результате домыслов сознания, но является существенной особенностью его проявления, как явствует из документов всех времен, начиная со Священного Писания и кончая «Заратустрой» Ницше. В психологическом отношении дух проявляется как индивидуальное существо, порой с таинственной отчетливостью. В христианской догме он даже является третьей ипостасью в Троице. Эти факты свидетельствуют, что не всегда дух является просто формулируемой идеей или сентенцией, а в своем самом сильном и самом непосредственном проявлении он даже обнаруживает особую самостоятельную жизнь, которая ощущается как жизнь некоего независимого от нас существа. Правда, пока дух можно выразить или описать посредством постижимого принципа или идеи, он не будет ощущаться как самостоятельное существо. Но если его идея или его принцип неосязаемы, если непонятны происхождение и цель его намерений и все же они настойчиво добиваются своего, то тогда он обязательно будет ощущаться как самостоятельное существо, как в своем роде более высокое сознание, а его необозримая, превосходящая природа более не сможет быть выражена в понятиях человеческого разума. Тогда наша способность выражения прибегает к другим средствам: она создает символ.
644 Я ни в коем случае не понимаю под символом аллегорию или простой знак; скорее я понимаю под ним некий образ, который должен, насколько это возможно, охарактеризовать всего лишь смутно предполагаемую природу духа. Символ не заключает в себе и не объясняет, а указывает через самого себя еще и на лежащий в стороне, непонятный, лишь смутно предполагаемый смысл, который нельзя было бы удовлетворительно выразить никакими словами нашего современного языка. Дух, который можно перевести в понятие, является душевным комплексом, действующим в пределах нашего эго-сознания. Он ничего не порождает и не делает ничего более того, что мы в него вложили. Дух, для выражения которого требуется символ, представляет собой душевный комплекс, содержащий в себе творческие зачатки, возможности которых по-прежнему необозримы. Наиболее знакомым и самым лучшим примером является исторически сложившаяся и хорошо прослеживаемая действенность христианских символов. Если безо всяких предрассудков рассматривать воздействие раннехристианского
645 Это как раз то отчетливо ощущаемое превосходство, которое придает проявлению духа характер откровения и безусловный авторитет – опасное качество; ибо то, что мы можем, пожалуй, назвать более высоким сознанием, отнюдь не всегда является «более высоким» в смысле наших сознательных оценок, и оно зачастую находится в абсолютном противоречии с нашими признанными идеалами. По сути, это гипотетическое сознание можно было бы назвать просто «более широким», чтобы не возникло предубеждения, что оно всегда непременно стоит выше в интеллектуальном или моральном отношении. Образ мыслей бывает разным – светлым и мрачным. Поэтому нельзя быть глухим к мысли, что и дух также является не абсолютным, а чем-то относительным, нуждающимся в дополнении и пополнении жизнью. Дело в том, что у нас слишком много примеров, когда дух настолько овладевал человеком, что жил уже не человек, а только дух, причем не в смысле более богатой и насыщенной для человека жизни, а, наоборот, в противоположном жизни значении. Я отнюдь не хочу сказать этим, что смерть христианских мучеников была бессмысленным и бесцельным самоуничтожением, – напротив, такая смерть может означать даже более полную жизнь, чем какая-либо другая, – скорее я имею в виду дух некоторых, полностью отрицающих жизнь сект. К чему такой дух, если он истребил людей? Строгое монтанистское воззрение, несомненно, соответствовало высшим нравственным требованиям того времени, однако оно было жизнеразрушающим. Поэтому я полагаю, что и соответствующий нашим высшим идеалам дух тоже находит в жизни свои границы. Разумеется, он необходим жизни, поскольку простая эго-жизнь является, как мы хорошо знаем, вещью крайне недостаточной и неудовлетворительной. Только та жизнь, которая одухотворенна, является подлинно ценной. Удивительный факт: жизнь, которая проживается исходя только из одного эго, как правило, действует удушающе не только на самого данного человека, но и на окружающих его людей. Полнота жизни требует большего, чем просто эго; она нуждается в духе, то есть в независимом и вышестоящем комплексе, который, очевидно, является единственным, кто способен вызвать к жизненному проявлению все те душевные возможности, которых не может достичь эго-сознание.
646 Но так же, как есть стремление к слепой, беспорядочной жизни, так есть и стремление принести в жертву духу всю свою жизнь, желая добиться творческого превосходства. Это стремление делает дух злокачественной опухолью, бессмысленно разрушающей человеческую жизнь.
647 Жизнь – это критерий истины духа. Дух, лишающий человека всех жизненных возможностей, – это дух заблуждающийся – не без вины человека, который волен отказаться от самого себя или нет.
648 Жизнь и дух представляют собой две силы или необходимости, между которыми находится человек. Дух наделяет его жизнь смыслом и возможностью величайшего расцвета. Жизнь же необходима духу, ибо его истина, если она не жизнеспособна, ничего не значит.
Примечания
Лекция, прочитанная на заседании литературного общества г. Аугсбурга 29 октября 1926 года. Впервые опублшикована как: «Geist und Leben». Form und Sinn (Ausburg), II: 2 (Nov. 1926). На английском языке в: Contributions to Analytical Psycholigy (London and New York, 1928).
Основная проблема аналитической психологии
649 В то время как мировоззрение Средневековья, античности, равно как и всего человечества со времен его самых первых шагов опиралось на убеждение в субстанциальности души, вторая половина XIX века ознаменовалась появлением психологии «без души». Под влиянием научного материализма все, что не могло быть увидено или ощупано, подверглось сомнению и даже приобрело дурную славу чего-то метафизического. Научным и вместе с тем вообще допустимым отныне считалось только то, что могло быть либо познано на уровне ощущений, либо сведено к чувственно воспринимаемым причинам. Этот идейный переворот назревал уже давно и был связан не только с материализмом. Вертикаль европейского духа была перечеркнута горизонталью современного сознания подобно тому, как вместе с духовной катастрофой Реформации была повержена порывистая, стремящаяся в высь готическая эпоха, зиждившаяся на достаточно ограниченной географической, равно как и мировоззренческой, основе. Сознание развивалось уже не в высоту, но в ширину – как географически, так и метафизически. То было время великих путешествий и эмпирического расширения представлений о мире. Вера в субстанциальность духовного медленно отступала перед все более и более навязчивым убеждением в субстанциальности физического. Наконец, за четыре с небольшим столетия прыткий ум европейских мыслителей и исследователей дошел до того, что стал рассматривать дух как полностью зависимый от материи и материальных оснований.
650 Конечно, было бы неверным утверждать, что философия или естественная наука стали причиной такого переворота. Всегда было достаточно философов и разумных ученых, которые ввиду высокой проницательности и глубины мышления лишь с большим трудом могли принять этот иррациональный идейный переворот. Некоторые даже рискнули выступить против него, но они не получили поддержки, и их сопротивление оказалось бессильным перед иррациональным валом всеобщего эмоционального предпочтения, отдававшегося физическому. При этом речь вовсе не идет о том, что такого рода могущественный переворот мировоззрения мог быть произведен на рациональной основе, так как не существует никаких рациональных размышлений, которые позволяли бы доказать или опровергнуть существование духа, равно как и материи. Оба понятия, в чем сегодня может убедиться каждый образованный человек, являются не более чем символами, используемыми для обозначения двух неизвестных факторов, существование которых постулируется или оспаривается в зависимости от индивидуального темперамента или от соответствующего духа времени (Zeitgeistes). Ничто не мешает путем интеллектуальных спекуляций, с одной стороны, доказывать, что душа есть сложный биохимический феномен, являющийся в своей основе игрой электронов, а с другой – что непредсказуемость движения электронов есть свидетельство их духовной жизни.
651 В интеллектуальном разрезе факт замещения в XIX веке метафизики духа метафизикой материи – чистое мошенничество, но в психологическом плане это неслыханная революция мировоззрения. Все потустороннее превращается в посюстороннее, всякое обоснование, целеполагание и даже толкование осуществляются отныне лишь в эмпирически доступных пределах. Весь невидимый внутренний мир выходит наружу, а все, что не подкреплено так называемыми фактами, кажется незначимым – по крайней мере, так представляется наивному разуму.