Структура и динамика психического (сборник)

Юнг Карл Густав

627 С давних времен древневерхненемецкое Geist и англосаксонское gast имеют значение сверхъестественного существа, противопоставляемого телу. Согласно Клюге, вполне вероятно, что основное значение слова восходит к древненордическому geisa (неистовствовать), к готтскому us-gaisyan (выводить из себя), к швейцаро-немецкому uf-gaista (быть вне себя) и к английскому aghast (возбужденный, разгневанный). Эта связь прекрасно подтверждается другими оборотами речи. «Быть одержимым гневом» означает: на него что-то нашло, овладело, понукает им, в него бес вселился, он одержим, на него что-то напало и т. д. На допсихологической стадии, да еще и сейчас в поэтическом языке, аффекты персонифицируются в образе демонов. Быть влюбленным означает: его пронзила стрела Амура; Эрида бросила между людьми яблоко раздора и т. д. Когда мы «оказываемся вне себя от гнева», то, очевидно, мы не являемся больше самими собой, а нами овладел демон, дух.

628

Древняя атмосфера, в которой когда-то возникло слово «дух», живет в нас и поныне, правда, на психическом уровне, лежащем несколько ниже сознания. Однако, как показывает современный спиритизм, совсем немного нужно для того, чтобы та часть первобытного духа снова оказалась на поверхности. Если бы наше предположение об этимологии этого слова оказалось верным (что само по себе весьма вероятно), то «дух» являлся бы в этом смысле отображением персонифицированного аффекта. К примеру, если некто позволяет себе неосмотрительные высказывания, то говорят, что он не следит за своей речью; под этим явно подразумевается, что его речь стала самостоятельным существом, которое вырвалось и сбежало от него. С психологической точки зрения мы бы сказали: любой аффект имеет склонность становиться автономным комплексом, отрываться от иерархической структуры сознания и всегда, когда это возможно, увлекать за собой эго. Поэтому не удивительно, что первобытный разум усматривает здесь деятельность чуждого, невидимого существа – духа. В данном случае дух является отображением самостоятельного аффекта, и поэтому древние люди вполне уместно называли духов также imagines, образами.

629 Обратимся теперь к другим аспектам понятия «дух». Фраза «он высказался в духе своего покойного отца» все еще является двусмысленной, ибо в данном случае слово «дух» в равной степени намекает как на душу умершего, так и на образ мыслей. Другие обороты речи – «привнести новый дух», «веет новым духом» – обозначают обновление образа мыслей. Основным здесь опять-таки является представление о власти духа, который, например, стал spiritus rector [94] группы. Но можно также обеспокоенно сказать: «В этой семье царит злой дух».

94

Руководящий дух (лат.).

630 Здесь речь идет уже не о персонификации аффектов, а о наглядном представлении образа мыслей в целом или – в психологических терминах – об установке. Следовательно, плохая установка, выраженная в образе «злого духа», выполняет, согласно наивному воззрению, приблизительно такую же психологическую функцию, что и персонифицированный аффект. Для многих это может оказаться неожиданным, потому что под «установкой» обычно понимают готовность к чему-либо, то есть деятельность эго и, стало быть, намеренность. Однако установка или образ мыслей далеко не всегда являются продуктом произвольной активности, а своим своеобразием они, пожалуй, намного чаще обязаны духовному влиянию, примеру окружения. Как известно, есть люди, негативная установка которых отравляет атмосферу, их дурной пример заразителен, своей нетерпимостью они раздражают других людей. Известно, что единственный ученик-негодник может испортить настрой всего класса, и наоборот, веселый и безобидный нрав ребенка может озарить и рассеять мрачную атмосферу в семье, что, конечно, возможно лишь в том случае, если благодаря положительному примеру улучшается установка каждого отдельного человека. Таким образом, установка может возникать также и вопреки сознательной воле – «дурная компания портит добрый нрав». Наиболее отчетливо это проявляется в явлении массового внушения.

631 Установка или образ мыслей могут поэтому навязываться сознанию извне или изнутри так же, как аффект, и поэтому они находят свое выражение посредством тех же самых языковых метафор. На первый взгляд установка кажется чем-то значительно более сложным, нежели аффект. Но при более тщательном рассмотрении оказывается, что это не так, ибо большинство установок осознанно или неосознанно основываются, так сказать, на максиме, которая зачастую может даже выражаться пословицей. В случае некоторых установок стоящие за ними сентенции очевидны и нетрудно понять, как, откуда они взялись. Нередко установку можно охарактеризовать также и единственным словом, как правило обозначающим нечто идеальное. Довольно часто квинтэссенция установки не является ни сентенцией, ни идеалом, но воплощается в вызывающей уважение личности, которой стремятся подражать.

632 Воспитание задействует психологические факты и пытается при помощи максим и идеалов внушить надлежащие установки, из которых многие и в самом деле всю жизнь остаются действенными в качестве руководящих принципов.

Они овладевают человеком, подобно духам. На более примитивной ступени их воплощением служит образ наставника, пастыря, который персонифицирует и конкретизирует руководящий принцип в форме символической фигуры.

633 Здесь мы приближаемся к понятию «духа», выходящему далеко за рамки анимистической формы слова. Поучительная сентенция или мудрое изречение, как правило, несколькими меткими словами резюмируют богатый опыт и результат стараний отдельных людей, прозрения и выводы. Если, например, подвергнуть обстоятельному анализу евангелическое изречение: «И последние станут первыми», пытаясь воссоздать все те переживания и реакции, которые привели к формулировке этой жизненной мудрости, то нельзя не удивляться богатству и зрелости стоящего за ней опыта. Это «внушительное» суждение, которое властно запечатлевается в уме и может навсегда им овладеть. Те сентенции или идеалы, которые содержат в себе богатейший жизненный опыт и глубочайшие размышления, составляют то, что мы называем «духом» в самом высоком понимании этого слова. Если ведущий принцип такого рода обретает над нами неограниченное господство, то прожитую в соответствии с ним жизнь мы называем «одухотворенной» или «духовной» жизнью. Чем безусловнее и чем настойчивее влияние высшего представления, тем в большей степени оно по своему характеру является автономным комплексом, который является для эго-сознания непоколебимым фактом.

634 Однако нельзя не учитывать, что эти максимы или идеалы – не исключая даже наилучшие из них – не являются волшебными словами, могущество которых беспредельно; они становятся господствующими только при определенных условиях, а именно тогда, когда изнутри, от субъекта, нечто идет им навстречу – аффект, который готов принять предложенную форму. Только благодаря реакции души идея или некий руководящий принцип могут стать автономным комплексом; без нее идея остается подчиненным воле сознания понятием, лишенным собственной энергии простым инструментом интеллекта. Идея, будучи всего лишь интеллектуальным понятием, не оказывает влияния на жизнь, потому что в таком состоянии она является не более чем простым словом. И наоборот, если идея приобретает значение автономного комплекса, она через душу воздействует на жизнь индивида.

635 Но и тут нельзя принимать те же самые автономные установки за нечто, что осуществляется благодаря нашему сознанию – нашему сознательному выбору. Когда я прежде говорил, что, кроме этого, здесь необходимо со действие души, то с таким же основанием я мог бы сказать, что для порождения автономной установки должна иметься лежащая по ту сторону сознательного произвола бессознательная готовность. Нельзя, так сказать, захотеть быть духовным. Ведь все, что мы можем выбрать и к чему можем стремиться, всегда находится в рамках нашего усмотрения и подчинено нашему сознанию и поэтому никогда не может стать чем-то, что было бы избавлено от сознательного произвола. Таким образом, то, какой принцип будет управлять нашей установкой, – это скорее вопрос судьбы.

636 Разумеется, могут спросить: разве нет людей, у которых высшим принципом является собственная свободная воля, так что любая установка выбирается ими намеренно? Я не думаю, чтобы кто-нибудь был в состоянии достичь такого сходства с богами, но я знаю, что очень многие люди, будучи одержимы героической идеей абсолютной свободы, к этому идеалу стремятся. Все люди в чем-то зависимы, в чем-то все несамостоятельны, поскольку они не боги.

637 Наше сознание отнюдь не выражает человеческую тотальность, напротив, оно является и остается частью. Как вы помните, в начале своего изложения я указал на возможность того, что наше эго-сознание необязательно является единственным сознанием в нашей системе и, воз можно, оно бессознательно подчинено более широкой сознательности, так же как более простые комплексы подчинены комплексу эго.

638 Пожалуй, я не знаю, каким образом мы могли бы доказать, что в нас существует более высокая или более широкая сознательность, чем «Я»-сознание; но если таковая существует, то она должна и будет заметно нарушать эго-сознание. То, что я под этим подразумеваю, хотелось бы пояснить на простом примере. Предположим, что наша оптическая система имеет собственное сознание и поэтому является своего рода личностью, которую мы назовем «зрительной личностью». Перед зрительной личностью открывается прекрасный вид, в созерцание которого она погружается. Вдруг акустическая система слышит сигнал автомобиля. Это восприятие остается для оптической системы неосознанным. Теперь от эго следует, опять-таки бессознательный для оптической системы, приказ к мускулам, телу переместиться на другое место в пространстве. Из-за передвижения объект у зрительного сознания внезапно отбирается. Если бы глаза могли думать, то, пожалуй, они пришли бы к выводу, что мир света подвержен всевозможным и непонятным нарушающим факторам.