Структура современной лирики. От Бодлера до середины двадцатого столетия, Фридрих Гуго

Структура современной лирики. От Бодлера до середины двадцатого столетия

на обложку

Фридрих Гуго

Шрифт:

Сент-Джон Перс

Изгнание

(фрагмент)

Никакому берегу, никаким листам не доверена

приманка этой песни…

Пусть другие тянутся в храмах

к размалеванному рогу алтарей:

Слава на песке! Моя слава на песке!…

О странник, это не заблуждение.

Желать обнаженной геометрии, дабы собрать

в зыбучих песках изгнания великую поэму,

рожденную из ничего, созданную из ничего…

Свистите, камни равнины, пойте, о раковины!

Я утверждаюсь в бездне, в пенистой зыби, в испарине

песков. Я буду спать в цистернах

и заброшенных кораблях,

И во всех пустынных местах, где слышен запах величия.

…Мало восторгов окружает род июля;

мало кто помогает великим

кастам жрецов.

Там, где пески вздымаются к песне, отдыхают

принцы изгнания,

Там, где напряжены паруса, исчезают обломки

шелковистые, как сон мастеров скрипок,

Там, где вершились битвы, белеет ослиная челюсть.

Et la mer à la ronde roule son bruit de crânes sur les grèves,

Et que toutes choses au monde lui soient vaines,

c’est ce qu’un soir, au bord du monde, nous contèrent

Les milices du vent dans les sables d’exil…

Sagesse de l’écume, ô pestilences de l’esprit

dans la crépitation du sel et le lait de chaux vive!

Une science m’échoit aux sévices de l’âme… Le vent

nous conte ses flibustes, le vent nous conte ses méprises!

Comme le Cavalier, la corde au poing, à l’entrée du désert,

J’épie au cirque le plus vaste l’élancement des signes

les plus fastes.

Et le matin pour nous mène son doigt d’augure parmi

de saintes écritures.

L’exil n’est point d’hier! l’exil n’est point d’hier! «O vestiges,

ô prémisses»,

Dit l’Etranger parmi les sables, «toute chose au monde

m’est nouvelle!…» Et la naissance de son chant

ne lui est pas moins étrangère.

…Celui qui erre, à la mi-nuit, sur les galeries de pierre pour estimer les titres d’une belle comète; celui qui veille, entre deux guerres, à la pureté des grandes lentilles de cristal; celui qui s’est levé avant le jour pour curer les fontaines, et c’est la fin des grandes épidémies; celui qui laque en haute mer avec ses filles et ses brus, et c’en était assez des cendres de la terre…

Celui qui flatte la démence aux grands hospices de craie bleue, et c’est Dimanche sur les seigles, à l’heure de grande cécité; celui qui monte aux orgues solitaires, à l’entrée des armées; celui qui rêve un jour d’étranges latomies, et c’est un peu après midi, à l’heure de grande viduité; celui qu’éveille en mer, sous le vent d’une île basse, le parfum de sécheresse d’une petite immortelle des sables; celui qui veille, dans les ports, aux bras des femmes d’autre race, et c’est un goût de vétiver dans le parfum d’aisselle de la nuit basse, et c’est un peu après minuit, à l’heure de grande opacité; celui, dans le sommeil, dont le souffle est relié au souffle de la mer, et au renversement de la marée voici qu’il se retourne sur sa couche comme un vaisseau change d’amures…

Celui qui marche sur la terre à la rencontre des grands lieux d’herbe; qui donne, sur sa route, consultation pour le traitement d’un très vieil arbre; celui qui monte aux tours de fer, après l’orage, pour éventer ce goût de crêpe sombre des feux de ronces en torêt; celui qui veille, en lieux stériles, au sort des grandes lignes télégraphiques…

Celui qui ouvre un compte en banque pour les recherches de l’esprit; celui qui entre au cirque de son oeuvre nouvelle dans une très grande animation de l’être, et, de trois jours, nul n’a regard sur son silence que sa mère, nul n’a l’accès de sa chambre que la plus vieille des servantes; celui qui mène aux sources sa monture sans y boire lui-même; celui qui rêve, aux selleries, d’un parfum plus ardent que celui de la cire…

Celui qui donne la hiérarchie aux grands offices du langage; celui à qui l’on montre, en très haut lieu, de grandes pierres lustrées par l’insistance de la flamme…

Ceux-là sont princes de l’exil et n’ont que faire de mon chant.

И море, вращаясь, кружит шум черепов на утесы.

И все на свете ему безразлично, нам поведали

на краю

света

Воины ветра в песках изгнания…

Мудрость пены, о пестиленции духа

в шорохе соли и молока извести!

Наука разъедает язвы души… Ветер рассказывает нам

свои флибусты, ветер рассказывает ложные вести!

Словно всадник, поводья в кулаке, у границы пустыни

Я высматриваю до горизонта рожденье

благоприятных знаков.

И утро пальцем авгура блуждает в строках

святого писания.

Изгнание! Изгнание случилось не вчера! «О следы,

о предвестья!»

Странник сказал среди песков, «все в мире

ново для меня!..» И рождение его песни

не менее ново.

…Тот, кто блуждает в полночь над каменными сводами, любуясь двойной кометой; созерцающий между двух войн роскошь хрустальных линз; тот, кто поднимается утром, дабы очистить фонтаны, и это конец великих эпидемий; тот, кто плывет в открытом море со своими дочерьми пресыщенный пеплом земли…

Тот, кто лелеет безумие в госпиталях синего мела, и это воскресенье над колосьями в час великой слепоты; тот, кто поднимается играть на органе в час вторжения войск; он, кому снятся каменоломни после полудня в час великого вдовства; тот, кто пробуждает в море, под ветром пологого острова, сухой аромат иммортелей; он, кто пробуждается в гавани в руках женщин иной расы, и это привкус ветивы в запахах подмышек ночи, и это после полуночи в час великой тьмы; спящий смешивает дыхание с дыханием моря и, содрогаясь в приливах и отливах, поворачивается, словно корабль, на другой галс…

Тот, кто идет навстречу широким волнам травы; кто дает советы по уходу за древним деревом; он, кто поднимается на железную башню и вдыхает, после грозы, этот вкус мрачного крепа горящего валежника в лесу; он, кто наблюдает в безлюдье судьбу телеграфных линий…

Тот, кто открывает счет в банке для духовных поисков; он, кто экстатически входит в круг нового произведения и три дня только матери дозволено слышать молчание, и только старой служанке дозволено входить в комнату; тот, кто ведет коня к источнику и сам не пьет из источника; тот, кто засыпает в седле и грезит о запахе раскаленней воска…

Тот, кто дает иерархию великим структурам языка; он, кому показывают каменные глыбы, отмеченные настойчивостью огня…

Все они – принцы изгнания и не нуждаются в моей песне.

Jacke Prévert

Le combat avec l’ange (1946)

N’y va pas

Tout est combiné d’avance

Le match est truqué

Et quand il apparaîtra sur le ring

Environné d’éclairs de magnésium

Ils entonneront à tue-tête le TE DEUM

Et avant même que tu te sois levé de ta chaise

Ils te sonneront les cloches à toute volée