Струна и люстра
Шрифт:
Может, именно из-за такой позиции и есть люди, не принимающие творчество Крапивина. Мне кажется, даже неважно, кто эти люди — обычные обыватели, или критики, чиновники, педагоги. У кого-то оно просто вызывает раздражение, а кое-кто его и на дух не переносит. Правда, чаше всего это самое раздражение и неприятие относится к самому писателю, его взглядам на жизнь, его принципу вмешательства. «Я вступлю в бой с любой несправедливостью, подлостью и жестокостью, где бы их ни встретил. Я не стану ждать, когда на защиту правды встанет кто-то раньше меня». Это слова из Устава «Каравеллы». Этим принципом всю жизнь руководствуется сам Крапивин. И это то, что в первую очередь делит
Из письма Лёши Мальского (Санкт-Петербург): «Мне всегда хотелось Вас спросить: как Вам удаётся писать так, что, казалось бы, самые обычные события захватывают с головой — просто не оторваться? И ещё: почти все Ваши книги похожи друг на друга, но ведь нигде не возникает ощущения, что это уже где-то было! Нет такой досады, что чего-то ждал, а получил то же, что и раньше… Наоборот! Возникает радость узнавания, чувство, что это те же знакомые, любимые персонажи. Как будто это продолжение предыдущей книги. Как это у Вас получается?»
Ответ на это письмо был напечатан в журнале «Костёр»: «Трудно объяснить…Не знаю. Стараюсь… Если автор начнёт всерьёз разбирать всю технику своей работы, он может запутаться сам и запутать других. Пусть уж анализом творчества занимаются учёные литературоведы, а писатель, по-моему, должен доверять своей интуиции и писать «как просит душа»… Ты верно заметил, что мои книги похожи одна на другую (и слава Богу, что не ругаешь за это). От такой «похожести» никуда не деться автору, который пишет уже сорок пять лет подряд и сочинил немало романов, повестей и рассказов. И дело не в том, что он повторяется из-за нехватки фантазии или материала. Просто много работающий писатель постепенно создаёт свой мир — с собственной атмосферой, любимыми местами действия, с наиболее близкими ему характерами, интонациями, настроениями».
Память детства сохраняет Владислав Крапивин всем своим творчеством. Особую ценность и привлекательность его книг увидела моя коллега из Японии, профессор Танака Ясуко в том, что каждая строчка, описывающая картины детства, чиста и проникновенна и не нуждается в объяснениях и комментариях, «словно ты сама вдыхаешь запах лета и бежишь к родному крыльцу, чтобы уткнуться в мамины колени и забыть о всех своих страхах и тревогах».
«Спасибо Вам за неожиданно встреченное детство, за вашу необыкновенную память ребенка, за живую сказку, за все. Вы как чудесная машина времени. Прочитать вашу книгу — это как вдруг встретить волшебника, поболтать с драконом, найти друга, даже если уже не верил, что это случится. Не знаю, как Вам это удается, но я уверен, что летать на ковре-самолете Вы не разучились. И мы вспомним, с нашими детьми, надеюсь…
И все-таки не понимаю, как можно вызывать дежа-ею у всех, разные дети, разные поколения, ведь невозможно помнить то, чего с Вами не было, и придумать это тоже невозможно — или нет? — снова вопрос, недавно прозвучавший в Интернете».
«Придумать — невозможно. Чувствовать — можно, — ответил на это писатель. — Вспоминать, что было с тобой в детстве, в снах, в мечтах, может быть, в какой-то иной реальности (а я все больше склоняюсь к мысли, что таковые параллельные реальности существуют), наверное, всегда можно. Наверное, литераторы — это люди, у которых есть повышенная способность проникать в эти миры, вспоминать их и, по мере своих возможностей, рассказывать о них другим людям. Иногда это удается, иногда нет… судить об этом уже не автору, а читателям. Кому понравилось — тем спасибо. Наверное, умение сохранять в себе память детства — это определённая способность, так же, как бывает, например, способность к музыке или математике».
Умение соединять реальное, сказочное и фантастическое, позволять им взаимодействовать и использовать тогда, когда это требует ситуация, ещё одно особое умение Крапивина. Меня часто спрашивают, какую из крапивинских книг я могла бы назвать любимой. И каждый раз я бываю в растерянности. Хочется назвать что-то из раннего, реалистического — «Та сторона…», «Оруженосец Кашка», обязательно всплывают «Трое с площади Карронад», а как же «Голубятня…», — начинаю я переживать, — и «Застава…» с «Гусями…», а уж «Оранжевый портрет с крапинками» можно было бы назвать первым, и где же тогда найти в этом ряду место для «Тополиной рубашки»? В этот момент спрашивающие обычно начинают смеяться. А я сразу вспоминаю ответ писателя на мой настойчивый вопрос о том, какая из его книг ему всего ближе. Сначала он сердито проворчал, что задавать такие вопросы, что многодетного отца спрашивать, какой ребёнок ему дороже. А потом подумал немного, поулыбался и сказал, что, пожалуй, всё-таки «Оранжевый портрет…».
В своих интервью писатель говорит: «Я для себя никогда не разделял фантастику и «традиционную» прозу. Мало того, они у меня часто переплетаются, и ни от каких приёмов я отказываться не хочу. Выбираю то, что мне более подходит для изложения задуманного сюжета, а фантастика и реальность там дозируются уже автоматически… Первая фантастическая вещь появилась у меня, когда я только начинал. С тех пор реалистичные вещи и фантастика идут параллельно». И ещё: «…Я никогда не старался писать фантастику ради фантастики. У меня фантастика получалась тогда, когда моим героям становилось тесно в трёхмерном, обыденном пространстве. Я придумывал всякие миры и планеты, чтобы расширить сцену действия для героев. Чтобы они могли реализовать себя более ярко и полно, чем в рамках нынешней жизни…»
«Строго говоря, провести четкую границу между произведениями «фантастическими» и «нефантастическими» у Крапивина вряд ли возможно, — читаем в статье Максима Борисова «Тревожные сказки». — В любой реалистической крапивинской повести можно отыскать элементы сказки и ребячьей фантазии, а любой роман о Великом Кристалле или примыкающий к этому циклу можно счесть «всего лишь» превосходным, психологически точным описанием ярких снов и детских мечтаний. Сказки Крапивина фантастичны, а фантастика сказочна».
Этим словам была прекрасная иллюстрация в доме Крапивина — особый глобус. Одна его половина представляла мир реалистических произведений, другая — сказочных и фантастических. И только вращая глобус, можно было ощутить, что нет границ между этими мирами.
Чтобы была сказка, говорит Крапивин, в неё нужно верить, «сказка тем и хороша, что даёт возможность хотя бы на своих страницах восторжествовать добру. Ну, и этим хоть немного помочь добру в окружающей нас жизни…» Помните, в песне — «Детям сказка нужна, чтобы стали бесстрашными…»?
В конечном счёте, всё у Крапивина для того, чтобы дети были бесстрашными и счастливыми, чтобы они не страдали от одиночества, чтобы злая сила или воля взрослых не лишала их радости жизни. Он не просто видит и описывает проблемы, с которыми сталкиваются дети в жизни, он ищет вместе с героями и читателями пути выхода из, казалось, безысходных ситуаций. И находит их, пусть цена решения бывает и очень горькой. Крапивин не предлагает готовых решений или рецептов. Всё зависит от каждого из нас, говорит он своим творчеством, и наша собственная судьба и судьбы мира. Главное, он призывает к активности, действию и не оставляет своих героев одних.