СУ-47 ДЛЯ МАТЕРИ ОДИНОЧКИ
Шрифт:
Как-то злобно я прыгнула в работающую машину рядом, так что никто ничего не понял, и ударила по газу, резко вывернув руль.
Он так не успел увернуться. Рванувшаяся машина ударила его, и, протащив несколько метров, расплющила бампером о стену. Так, что у него внутри что-то хрустнуло.
А я уже дала задний ход и углом жигуленка все же попала в живот другому бандиту. Так, что когда его ударило вместе с моей машиной углом о стенку противоположного дома, кишки полезли у него через рот.
Лениво жующий жвачку парень с автоматом, так же лениво поднимавший
И оглянулась – слева выскочивший из школы физрук методично бил по голове бейсбольной битой четвертого падающего бандита.
И тут от стены дома отделилась черная фигура. Хладнокровно, беспощадно, без спешки... От нее просто страшно повеяло смертью. Это был профессионал. Он хладнокровно вскинул пистолет с глушителем на меня, и ни я, ни физрук к нему уже не успевали.
Но вместо того, чтобы выстрелить, он вдруг упал. И в голове его зияла дырка. Он словно как-то даже не мог поверить, что это его убили – такое у него было дурацкое мертвое лицо. Я тоже не могла поверить. Пока из дверей школы не выбежал наш военрук с личным, подаренным еще Жуковым, именным револьвером в дрожащей руке. Ствол револьвера дымился.
Но мне было все равно. Я распахнула дверь машины и теперь смотрела на Ольгу Ивановну как тупая и замороженная, не в силах ни встать, ни поверить, что это случилось. Я не могла вообще мыслить – внутри все как отнялось. Это была последняя нить любви, которую подарило мне детство.
А потом заметила военрука. Который, вместо того, чтоб броситься к убитой, бросился с пистолетом ко мне.
– Брось оружие, чеченская террористка! – заорал он. – Застрелю, шахидка, бросай пулемет!
– Это же Пуля! – укоризненно сказал ему как-то очень посерьезневший физрук.
– У нее мама чеченская террористка! – заорал тот.
– Придурок, у нее мама твоя двоюродная сестра! – проговорил физрук.
Тот замер, а потом уже более спокойным голосом сказал:
– А ну признавайся Пуля, когда ты вернулась из Афганистана из лагеря боевиков?!
– Не помню, – сказала я. – Афганистан это магазин женской одежды на Невском, да?
Тот застонал и убрал пистолет.
– Ты бы хоть сама ему сказала, Пульхерия, что он дурак... – проговорил физрук, наклоняясь над Ольгой Ивановной. – Он же мог тебя убить...
– Какая разница, если Ольгу Ивановну убили... – безжизненно сказала я, уткнувшись головой в машину и тихо стоня и раскачиваясь. Я дергала машину руками и раскачивалась.
– А разница в том, что она жива! – рявкнул физрук. – Немедленно прекрати сопли и вой! Развезло! И ее надо живо в больницу, а без тебя и твоей машины этого никто не сможет сделать...
Я мигом бросила машину к нему двумя нажатиями газа, развернувшись буквально на крохотном клочке, откуда только и мастерство взялось. Впрочем, я сегодня часа два ездила по переулкам, и это не могло не оставить следа.
Из школьных дверей, запыхавшись, выбежала медсестра с аптечкой.
Секунда – и я уже неслась переулками с набитой машиной, а все внутри гудели как шмели.
Я не помню, как добралась до больницы, направляемая физруком и военруком их указами под правую и под левую руку. Я была как больная. Меня тоже поддерживали, даже когда я вышла из машины.
Когда Ольгу Ивановну вынесли и покатили на качалке, я была как пьяная. Ничего не соображала!
– Вам туда нельзя... – остановила меня медсестра. – Двоих достаточно...
– Но это моя родная учительница... – тихо прошептала я, заливаясь слезами.
Вздохнувшая местная медсестра успокаивающе ласково прижала меня к себе. Она была странная.
– Ах, дитя, дитя... Какое ты ласковое... Были б все такие как ты, так может и страна была б иной...
Я разрыдалась просто отчаянно. Не знаю, почему на сердце стало спокойнее и теплее. Я чувствовала – она была добрая, странная, хорошая. Она быстро ушла за каталкой, успокоив меня взглядом. На меня так пахнуло любовью из ее глаз!
Я зачаровано застыла, смотря ей вслед. А потом двинула за ней, будто загипнотизированная.
Как зачарованная, я механически протопала, высоко поднимая ноги, несколько шагов ей вслед, пока не вошла в холл. А потом одумалась и горестно уставилась на стенку. Меня тянуло туда, я хотела побежать туда, но почему-то не решилась нарушить приказание медсестры.
Я оглядела стенки холла больницы. Какой-то идиот устроил в нем выставку фотографий царской семьи, наверное, чтобы привлечь сюда людей. Особенно впечатляли надписи – “Последний путь”, “Останки царской семьи”... Очевидно, эти фотографии поместили тут для напоминания, о том, что все мы смертны... Я быстрей перевела взгляд на фотографии с живыми лицами. “Вот какими они были живыми!” – гласила патетическая подпись.
Я отчаянно заревела.
Дальше были кости.
Какой-то садюга делал! – негодующе подумала я сквозь слезы, рассердившись. Словно этого мало, он еще и написал над костями несчастных мертвецов – “Помните, люди, и не забывайте!”
Садист! – подумала я, быстрей рассматривая семейную фотографию живого царя, чтоб избавиться от навязчивых маниакальных мыслей, что твои родные, Ольга Ивановна, превращаются в такое на операционном столе. И что под простынями возят на каталках кости. Картины вызывали навязчивые идеи, что такой ты будешь сама, когда тебя убьют.
Николай, Алиса, Алиса, дочери Мария, Татьяна, Оля, Анастасия... – читала я.
На дочерях я запнулась – одно из лиц показалось мне подозрительно знакомым.
Я напряглась, не в силах вспомнить, где я его видела. А потом обернулась, и мой взгляд упал на отдельные фотографии дочерей царской семьи. И тут же ужас пронзил меня, на меня смотрела моя фотография, – значит, разыскивается! Они так спешили, что, наверное, залепили мною фотографию одной из царских дочерей.
– О Боже... – прошептала я в отчаянии. – Я ведь ничего не сделала, просто забыла заплатить, а они уже объявили розыск...