Суд и государство
Шрифт:
В то же время идея защиты прав неизбежно приводит нас к такому критерию, как эффективность, понятию, которое не чуждо в наши дни даже рассуждениям юристов, все менее и менее удовлетворяющихся сугубо институциональным дискурсом. Сверх этого как только мы меняем угол зрения, переходя с угла зрения юристов на угол зрения гражданского общества, общественного мнения и т. п., то видим, что все ждут как раз эффективности и ничего другого, ждут вполне легитимно, если не сказать естественно, причем исключительно такой эффективности, которая была бы выражена в конкретных результатах и позитивной статистике, социологически видима и т. п. Отсюда вытекает неутолимая страсть к цифрам и судебно-статистическим выкладкам с вечными, по крайней мере в России, спорами о количестве оправдательных приговоров [72] , количестве отказов в возбуждении уголовных дел или, допустим, количестве судебных решений о заключении под стражу в соотношении с количеством ходатайств об этом органов предварительного расследования. Эти цифры и статистика подчас анализируются по совершенно непонятным критериям или, хуже того, по таким критериям, которые полностью противоречат друг другу. Например, когда правовая система одновременно критикуется и за слишком большое в глазах «аналитиков» количество отказов в возбуждении уголовного дела (дескать, этим нарушаются права потерпевших) и за чрезмерное количество начатых уголовных преследований (на этот раз якобы система страдает обвинительным
72
См. по этому поводу, например:279242546.html
73
В качестве иллюстрации см.: Титаев К. Практика российских арбитражных судов с точки зрения социологии права // Право и правоприменение в России: междисциплинарные исследования / Под ред. В.В. Волкова. М.: Статут; Институт проблем правоприменения. 2011. С. 128–129 (автор здесь приходит к выводу, что в российских арбитражных судах статистически судьи чаще удовлетворяют иски, чем отказывают в них, причем независимо от того, идет речь об исках государства или частных лиц. Затем он продолжает свой анализ, сравнивая данные результаты с американской статистикой, где в апелляции (sic!) судьи чаще отказывают в удовлетворении апелляционных жалоб. Сравнив цифры российской первой инстанции с цифрами американской второй инстанции, причем без малейшего объяснения причин столь странного сравнения, автор заключает, что, следовательно, в российской судебной практике по делам, подсудным арбитражным судам, имеется существенная деформация в виде «уклона в пользу истца», так как судьи более благоприятно относятся к истцам, нежели к ответчикам, а это якобы не соответствует «общему случаю» с учетом приведенного автором американского примера со второй инстанцией).
В последнее время к указанным ожиданиям присоединились требования определенной экономической эффективности. В этом смысле судебная реформа или скорее даже «некая судебная реформа» оказалась в центре всех экономистских разговоров о так называемых структурных реформах, суть которых вкратце сводится к тому, что создать в стране легендарный благоприятный инвестиционный климат совершенно невозможно без того, чтобы самым кардинальным образом не реформировать правосудие. В большинстве случаев никто не знает, как его нужно реформировать, но оно должно быть реформировано любой ценой, поскольку в противном случае постиндустриальная экономика, дескать, не может быть эффективной [74] . В отличие от «протекционистской» эффективности (в духе защиты прав), стремящейся быть максимально конкретной, здесь речь скорее идет об эффективности «редукционистской», которая заключается в уменьшении роли государства и всех его атрибутов, включая правосудие, в регулировании рынка, причем такая эффективность предпочитает оставаться более абстрактной, слишком сильно не настаивая на социологических данных.
74
См., например, наименование одного из проектов Комитета гражданских инициатив, созданного бывшим российским министром финансов А.Л. Кудриным: «Эффективный суд как основа экономического роста» .
Итак, логика рассуждений ясна. С одной стороны, абсолютно необходимо передать максимум компетенции суду, в том числе за пределами строгих конституционных рамок. С другой стороны, в равной мере необходимо реформировать правосудие. После того как это будет сделано, мы получим гораздо более эффективную защиту индивидуальных прав и свобод, что тут же явственно начнет каждый день ощущать каждый индивид, причем совершенно независимо от фактических обстоятельств, своего поведения, роли в процессе и т. п. Помимо этого, что никак не менее важно, тем же самым способом мы получим более эффективную экономику, достойную этого самого XXI в.
2.3. Судья легитимирующий и напоминание о реальности
Самым, пожалуй, драматичным является то, что после стольких реформ и всего этого движения в сторону расширения сферы компетенции суда, наблюдавшегося в течение последних 25 лет, статистические данные, a priori призванные дать возможность наглядно увидеть лучшую защиту конституционных прав, на самом деле вопреки ожиданиям не демонстрируют нам ничего подобного, т. е. не демонстрируют никакой эффективности мер, принятых в рамках расширения полномочий суда. Скажем, доля оправдательных приговоров не растет, а в каких-то случаях даже снижается, что, впрочем, логично с учетом различных форм plea bargaining, которые бурным цветом расцвели в американском духе в России, не всегда отвечая ожиданиям тех, кто мечтает о высоком проценте оправдательных приговоров, не будучи и сильно против plea bargaining, но напрочь отказываясь принимать последствия введения такого типа процедур. Более того, в некоторых случаях статистические данные нам показывают прямо противоположное. Если взять только одну иллюстрацию, то в советский период и в первое постсоветское десятилетие прокурор отклонял примерно 30 % ходатайств органов предварительного расследования о заключении под стражу. После передачи данного полномочия судам во имя лучшей защиты индивидуальных свобод мы сегодня сталкиваемся с тем, что судьи отклоняют примерно 10 % таких ходатайств [75] .
75
См.: Александрова Л.А. Взаимосвязь функций судебного контроля и правосудия в уголовном судопроизводстве Российской Федерации // Уголовная юстиция. 2016. № 1 (7). С. 16.
Технически такого рода тенденция, когда прокурор отклоняет больше ходатайств о заключении под стражу, чем судья, объясняется достаточно легко. Прокурор прекрасно знает уголовное дело во всех его деталях по существу, он уверен в себе и поэтому может реально оценивать обоснованность применения той или иной меры процессуального принуждения, тогда как судья вмешивается в досудебное производство только от случая к случаю, не знает настолько хорошо уголовное дело и не имеет никакой возможности оценивать доказательства во всей их полноте. Невзирая на все усилия Верховного Суда РФ [76] , судья естественным образом склоняется скорее к простому соблюдению формы, нежели к проникновению в существо уголовного дела. Можно вспомнить красивую фразу, брошенную в германской доктрине по поводу эффективности деятельности так называемого следственного судьи или, правильнее сказать, судьи над расследованием (ermittlunsgrichter). Один из авторов сравнил этого судью и осуществляемый им контроль над дознанием с «билетершей в театре, которая пропускает или не пропускает зрителей, по-настоящему даже не зная содержание
76
См., например, постановление Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 г. № 41 «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста и залога», в котором Верховный Суд РФ обязывает судей проверять при принятии решения о заключении под стражу в ходе досудебного производства «обоснованность подозрения (видимо, и обвинения, так как данная мера пресечения по общему правилу применяется к обвиняемому. – Л.Г.) в причастности лица к совершенному преступлению», оценивая «конкретные сведения, указывающие на причастность к совершенному преступлению». В то же время в этом же Постановлении указывается, что «суд не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности лица», так как в этот момент речь не идет о рассмотрении уголовного дела по существу. Как найти баланс между двумя этими положениями (оценивать причастность лица и не входить в обсуждение вопроса о виновности)? Вопрос не из легких.
77
Цит. по: Walther J. Les proc'edures d’exception et l’instruction en Allemagne. Le d'eferlement de «l’exception» et les fragiles digues de l’Etat de droit // Proc'edures p'enales d’exception et Droits de l’homme / Sous la dir. de J.-P. C'er'e. Paris: L’Harmattan, 2011. P. 142.
78
См. видеозапись круглого стола «Роль суда в государстве», состоявшегося на юридическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова 15 декабря 2016 г. .
Возвращаясь к центральной проблеме нашего анализа, следует прежде всего признать, что не существует никаких социологических данных, позволяющих с уверенностью констатировать, что все эти реформы и связанный с ними рост полномочий судов привели к большей эффективности правовой системы в плане защиты индивидуальных прав, по крайней мере через призму цифр, статистических данных и т. п. Можно ли в таком случае говорить, что данное конституционное движение, расширение полномочий судов, в частности в рамках предварительного следствия и дознания в уголовном процессе, если взять, допустим, только этот пример, представляют собой институциональную ошибку? Не затрагивая вопрос о возможных перегибах, вызванных интересующим нас движением в сторону увеличения полномочий суда, причем, подчеркнем, перегибах сугубо гипотетических, ответить утвердительно на поставленный вопрос вряд ли представляется возможным, во всяком случае на принципиальном уровне.
В такой ситуации возникают два других фундаментальных вопроса. Первый заключается в том, чтобы понять, насколько правосудие как конституционная миссия a priori может анализироваться через призму такого понятия, как эффективность, будь то эффективность, касающаяся защиты индивидуальных свобод, или экономическая эффективность, особенно когда мы говорим об эффективности, скажем так, «тактической», т. е. сопряженной с немедленными результатами, социологически видимой, трансформируемой в позитивную статистику или, допустим, в скорые экономические успехи. Думается, что в случае с правосудием такой подход недопустим по самым разнообразным причинам: и в силу, в частности, отсутствия внятных критериев оценки [79] , и в силу конфликтного характера права, всегда вынужденного признавать неправоту одной из сторон, после чего она остается неудовлетворенной, и в силу объективной невозможности количественно измерить справедливость.
79
По поводу проблемы с критериями см. также § 1.5 данной главы.
Второй вопрос вытекает из негативного ответа на первый: если эффективность судебной деятельности остается неопределенной, более того, вообще не может быть измерена, то почему именно суд, даже если он независим и беспристрастен, должен осуществлять соответствующие полномочия? Ответ на него, как представляется, лежит в плоскости другого вопроса: не следует ли рассматривать проблему не столько в ракурсе защиты прав (в социологическом или экономическом смысле), сколько с точки зрения легитимации ограничения прав, т. е. как сугубо институциональную, правовую схему? Иначе говоря, на самом деле нет судьи, который защищает, а есть судья, который легитимирует, что требует от него не меньше независимости или беспристрастности, иначе любая легитимация обречена на провал. Судебное действие в такой ситуации предстает в качестве процессуализации государственной деятельности, что позволяет создавать институционально и юридически корректные механизмы, в частности, в том, что касается ограничения индивидуальных прав. Если здесь и можно говорить о некой эффективности, то только о стратегической, а не о тактической эффективности, неуловимой на социологическом уровне, но видимой скорее исторически, когда государство выстраивает, причем с немалыми трудностями, систему легитимных процессуальных ограничений для своих действий, в силу чего у него появляется потребность в судье, который смотрит по обе стороны границы – как в сторону публичного (общего) интереса, так и в сторону индивидуальной свободы.
Данная схема абсолютно понятна юристу, для которого такого рода легитимация, процессуализация представляет собой ценность в себе – ценность объективную и доктринально бесспорную. Но как обосновать ее в глазах общественного мнения, поскольку социологическое обоснование (с точки зрения эффективности), как мы убедились, невозможно? Здесь объективная институциональная схема может разве что трансформироваться в схему символическую, когда символы важнее социологических данных. В итоге в плане общественного мнения это всего лишь вопрос о символах: или символы, причем всегда неуловимые статистическими методами, существуют и тогда правосудие процветает вместе с ними, или ничего не работает и тогда любая реформа бесполезна. Другими словами, правосудие не может осуществлять свою конституционную миссию, будучи сведенным к чисто техническому инструменту и полностью объективизированным. Ему также необходимо другое измерение – символическое и субъективное, в котором доверие и сдержанность общества превалируют над статистикой, социологистскими подходами и экономистскими иллюзиями.
Глава III
Судья в поисках собственной легитимности
§ 1. Правосудие: власть государства или власть в государстве?
1.1. Условия легитимности судьи
Независимость и беспристрастность являются двумя фундаментальными принципами судебной системы, так как эти два принципа призваны гарантировать участникам процесса, что акт правосудия будет обусловлен исключительно аргументами, которые вытекают из судебного разбирательства при отсутствии какого-либо давления или какой-либо предвзятости, и будет вынесен в соответствии с нормами права.