Суд Рейнмена
Шрифт:
– Я думал, что спёкся, что не уйду от неё, — продолжал Павел. — Она классный профессионал. И главное, я знал, что не смогу ударить её, если бы она меня схватила. Даже не знаю, как бы я выкарабкался. Если бы не тот троллейбус… Так же и с Тошкой. Любому другому, кто за мной бы кинулся, я просто вломил бы, и вся недолга, но Тошка — мой друг, а Иветту я глубоко уважаю. Поэтому я приложил все усилия, чтобы они меня не достали. Я спасал их от себя. Я даже один раз пострадал из-за этого, когда убегал от Тошки, нарвался на пулю, правда, успел отклониться, но ребро мне раздробило.
–
– Нет, я бы это почувствовал. Я хорошо знаю своё тело.
– И вот почему ты не обращался к врачу. Ведь он бы сразу понял, что это не обычный перелом, а пулевое ранение. Верно?
Павел кивнул.
– И сегодня ночью ты ушёл из-за этой самой боли?
Павел снова кивнул.
- И Молоткова тоже ты?
– Я просто хотел дать ему по морде, чтобы он перестал орать на всё фойе. А тут снова накатило, сам не знаю, как нож в руку прыгнул…
Павел замолчал, достал сигареты и долго возился, закуривая. Синдия старалась не упустить ни одного его движения, и на всякий случай стараясь быть поближе к замаскированной кнопке сигнализации.
– Не волнуйся, — Павел заметил её состояние. — Я же сказал, что не причиню тебе вреда.
Он откинулся на спинку кресла, и его гибкое сильное тело расслабилось, сигарета между указательным и средним пальцами слегка дрогнула, и только тут Синдия заметила, как изнурён её приятель.
– Я, наверное, просто идиот, — вдруг сказал Павел. — Я не должен был давать слабину, если взялся за эту миссию, но… Я не смог абсолютно замкнуть свою душу, во всяком случае — от тебя. Я знал, что ты следователь, что ты расследуешь моё дело, но ничего не мог с собой поделать.
– Чёрт!!! — вскрикнула Синдия так, что Павел чуть не уронил сигарету себе на колени, а Джеймс отскочил и запрыгнул на спинку дивана. — Мы же все мозги сломали, думая, что Рейнмен — один из нас, потому что только мы в рабочих беседах называли его «человек дождя», а письма в «Мозаике» были подписаны Рейнменом. И я даже не вспомнила, что называла убийцу «человеком дождя» при тебе!
– С письмами я тоже свалял дурака, — признал Павел. — Просто хотел попытаться объяснить, почему я это делаю, чтобы меня в газетах маньяком и психом не называли, а потом ответы кретинские прочитал и обозлился, захотелось так не оставлять, чтобы им снова не захотелось хрень молоть. Эту Пурпурную Пантеру надо бы ремнём выдрать, чтобы месяц сидеть не могла…
– Не могу не согласиться, — Синдия даже поморщилась.
– Ещё этот Покемон, недоумок… Видите ли, он такой крутой, что на земле пьяный валяется. А Одинокому Голубю надо бы в пятак надавать за то, что он мне написал! Он меня что, знает? Чего тогда заявил, что я только болтать умею?
Синдия старалась, как могла проявлять сдержанность,
– Это был Антон Платов, — сказала Синдия, подавив хохот. — На самом деле он вовсе не думал, что ты пустозвон, потому что сам видел, на что ты способен.
Павел даже присвистнул:
– Так Одинокий Голубь — это Тошка? Что ж, признаю, он меня провёл. А неплохой у него эпистолярный стиль выработался! В школе он у меня сочинения списывал, а теперь и сам научился сочинять! Ты говорила, что вы пишете в «Мозаику» под никами, но не раскрывала их. Я все мозги сломал, пытаясь угадать, кто вы, но так и не докумекал.
– Я леди Вейдер, — ответила Синдия, — а Иветта — Чёрная Молния.
– Ясно. Можете гордиться, я так и не раскрыл ваше инкогнито.
– Ты тоже можешь гордиться. С апреля мы так и не получили улик, которые могли бы раскрыть твоё дело. Ты не попал ни в один список подозреваемых. Так что счёт в твою пользу.
– Был в мою пользу, — вздохнул Павел. — Что теперь? Тошке позвонишь, что поймала Рейнмена?
– Не знаю, — честно ответила Синдия. — даже не знаю, что делать.
Она ещё раз посмотрела на Павла и поняла, что не принимает той правды, которую так искала. И ещё острее сочувствует не жертвам Рейнмена, а ему самому, семилетнему мальчику, ставшему свидетелем убийства одноклассника, четырнадцатилетнему подростку, избитому дворовой «бригадой», восемнадцатилетнему юноше, на глазах у которого был убит его дядя, и наконец — сидящему перед ней двадцатипятилетнему молодому человеку с мускулистым телом, бесконечно усталым взглядом и седыми висками. Она не могла довести до конца дело и предать человека, доверившегося ей. Он любит её, он поверил ей, и она его не предаст.
Она не знала, как можно помешать правде выплыть наружу, но знала одно: накладывать на себя руки, предварительно убив Павла, она не будет. Жить ей совершенно не расхотелось. И любить тоже.
– Я боюсь потерять тебя, — сказал вдруг Павел. — Это единственное, чего я боюсь. На остальное мне наплевать.
Синдия подошла к нему, села на подлокотник его кресла и осторожно, не зная, как он отреагирует, провела ладонью по его волосам. Парень вздрогнул, но не отшатнулся.
– Дурачок, — вздохнула Синдия. — чего ты боишься? Не знаю, зачем я так стремилась раскрыть дело Рейнмена, если не собираюсь его завершать!
– Почему? — тусклым голосом спросил Павел, не шевелясь. — Что тебе помешает?
– Не что, а кто. Ты, да и я сама. Я ведь тоже не хочу тебя потерять.
– У тебя могут быть неприятности из-за меня.
– Откуда? Больше никто не знает всю правду! И не узнает, если я не захочу! — Синдия не знала, откуда у неё на языке взялись эти слова, но понимала, что они связали её обязательством на всю жизнь.